Мы пляшем так, что за травою ноги
сбиваются и больше не растут,
и бешенства движения и токи —
умри, усни, смотри — дрожат, и зуд
сгущения вокруг подножной мути
с притворного на ясное стремит
себя и отдаётся в сáмой сути:
был тёплым я, а нынче ледовит;
лишь девочка, губами Пастернáка
в метро целующая за строкой строку,
потёк оставит на щеке. Однако
декабрь захочет новую щеку.