Мама, не говори громко,
от этого засыхают деревья.
Григорий Померанц
Они ссыхаются, и нам не устоять, —
азарт дороже конченности, сглупа:
вопить в лесу, чтоб распахнулся трупом,
за пядью обессиливая пядь,
и, радуясь возможности кричать,
похлопать липу по сухому крупу —
как увлекает, наполняет как:
«И впрямь сдыхает!» Улюлю слышнее —
и роща эта, наяву дряхлея, —
часы впадут в припадочный тик-так, —
сглотнёт июнь и скатится в овраг
валежником, захватанным кипреем;
горластей чем — тем гуще сухостой:
молельщиков какойнибудь динамы,
чтоб ель усохла без жука до хлама,
не брус, не столб, хотя была младой,
не нужно — хватит крика «угловой!»
по радио, вот хоть из Амстердама
в момент осады Трои, из коня, —
и пущи валятся, и голосит типограф,
взимая у Аякса-мл. автограф:
«Чувак, ты зычен, стало быть, в меня».
В леса, в леса! И, псиной гомоня,
себя поверить лаем из хот-догов. 
