Всё движется, но, помнится, умрёт.
Вот мотоцикл с коляской, сразу трое
трещат просёлком не назад — вперёд,
там где-то водка… или, нет, блесною
мотоциклистов хариус и сиг
играть намерены (ну не глотать же, право);
охота к рыбе — вот и гробовщик
стамеску взял, тесину ин-октаво
(да, сволочи, мала, но — объясню)
любовно выбрал, предпочёл из дуба,
здоровым мужикам, «дай, брат, клешню!» —
«на, брат, клешню!», дать дуба не сугубо,
перекурил и начал созидать,
не зная кто, когда, за что и сколько;
к обеду сладил, оставалась кладь, —
не заржавеет! На дорогах скользко?
Отнюдь: во рту, как на просёлке, сушь.
— Скажите, Иванов (он за рулём), зачем вы?..
— Зачем я — что? Я, собственно, досуж,
мы еле едем, на блесну ж, не стынут червы,
но через девять, восемь, семь… мы в поворот
как раз войдём у той лесной опушки…
колонна танков, несколько вразброд,
сам был такой: пацан, прыщи, веснушки,
летящая, тэ семьдесят же два!
краса и гордость! разотрёт — и амба,
четыре, три… не траки — жернова,
искусство вседорожного эстампа,
два с ниточкой… скатал, свернул — храни,
с иголочкой… а гробовщик ваш — федя:
один на сóпельке… ему остались дни,
а мы уже на том… на этом свете. 
