Приём, я точка, помещённая в пространство
без спросу, чтобы всякий чудный миг
робеть ребёнком перед постоянством
запотеваний: юн был — да поник,
узнав, что стар (а зеркало ни звука);
а выйдя в путь, вдруг замер по пути, —
и кто-то шарил ухом близоруко,
надеясь шёпот возле губ найти,
и холодно стучал словами в трубку:
«У этой точки налицо покой»,
а та, завидуя, следила за голубкой,
глазами ела небо час, другой,
дыханье затаив, мечтая тоже
не шаркать по прямой, но по дуге
взвиваться, а затем вздохнув: «О боже,
я залежался», всплыв, о ястребке,
что сизарей покусывал, с прохожим
Ту обменялась словом: «Вот же гад…
Сначáла только больно: я, положим,
упав, подумал: мне и невдогад,
проснувшись утром, было, что я птица;
но небо рассмотрел и наконец
всё понял: удалось и поноситься».
С асфальта на меня глядел мертвец.
Но почему голубка, а не ястреб? 
