В лице, неотличимом от забора
с лицом, неотличимым от войны
с пришельцами, в которой «Беломора»
дать прикурить — и всё, породнены, —
не так чтоб очень, ибо марсиане
не курят и зажали нас в кулак,
когда парадным строем, шаг чеканя,
мы пёрли, к желваку прижав желвак,
надеясь на психические бездны:
нагоним жути — и не соберут
костей, а вышло вона как: любезно
во глубине ураниевых руд
дышать дают, чему пузырь на стенке
у рта лица порукой, но не «мир»
в нём нацарапан ссыльнопоселенке
на радость, а другой ориентир…
В лице, неотличимом от забора
с лицом, неотличимым бла пять раз,
он выглядел тоску, а близость мора
глазку дверному не открыл анфас:
«Вы раззвонились». — «Так у вас протечка». —
И шилом, кажется. А это была тьма.
Тычками в горло, грудь, и ни словечка.
В окне пух март, но всё ещё зима.