Мне нестерпимо, Лот мой, вынося
себя на улицу, встречаться с ним глазами:
он не отводит их, а губы «Верно, псами
задрали бы, — роняют, — да нельзя —
не пробовал ещё никто». А мне столпом
стоять потом, и дошлые соседи
с солонками подходят и для снеди,
какой-то сельди, что ли, хоть не ртом,
ножами выковыривают соль,
всё до последней юбки задирая.
Опомнившись, я вновь бессолевая,
но бёдра и промежность, как мозоль:
натёрты, Лот мой! Интересно чтó:
про псов я только думала, а слово
óн произнёс — и я уже пунцова,
а столп был следом, «псами» было до.
Ещё он выговорил: «Ладно, покажу»,
а у меня как раз вертелось: «Где же раны?»
Спустил штаны, а я и не отпряну —
не отвернусь, уж столп, и на правшу
(он правой трогал, Лот мой, смелый член)
гляжу, а он хохочет: «Ах, другое»,
и грудь, и горло, шилом для убоя
исколотые, оголил взамен.
Что — «показалось»? А мозоли на?
А добрый локоть спелой крайней плоти?
Погиб он, но восстал, — и я в пролёте:
коль отвернусь — опять твоя жена. 
