«Итак, тушу огонь», — сказала Клава,
которую вагонами любили
(не ледокол на днях, увязнув в иле,
стонал, но снегопад — чего? — состава
не дал дождаться сборищу: орава
встречающих пугалась «или — или»:
«Им вымерзать на подступах к Трёхгорке,
и нам в тоске с инфарктами копыта
отбрасывать в преддверьи суицида;
другое “либо” — нá снегоуборке
вам жертвой пасть, забыв об отговорке
“никто, ничто — не подвиг — не забыто”»;
на Белорусском было беспокойно;
«Весталку Клаву! — попросил начальник. —
Тому, кто не отыщет, водки чайник
со мной не пить, и затяжные войны
я буду длить горячим, но спокойным»;
и Клаву привели, и спел печальник:
«Ну-с, докажи, что девственна и силы
в тебе достанет, чтобы сдвинуть поезд,
который завалило и упорист
в своём ни тпру ни ну, а ты стащила,
я помню, судно, — это было мило:
рукоплескали римляне, аóрист
употребляя пафосный “Сумела!”
Бурлак на Тибре, сделай это снова»;
и Клавдия легко и без гнедого,
одною левой, но сперва несмело,
потом решительней себя в хомут продела —
и вывела состав и от швартова,
снегов недельных, злых и подмосковных,
его спасла и лом одною правой —
чем врезалась трудягой, а не павой, —
в порыве заплела, в козлáх и овнах
восторг родив густой и поголовный:
«Девица без упрёка!» Впрочем, славой
ей увлекаться некогда), и пламя
электроламп пожухло и погасло,
подлив в огонь гуляний каплю масла:
«У нас тут Новый год, мы за столами!» —
«Не бойсь, включаю». И она стволами
двух ёлок запалила город нáзло
всему плохому, что случилось в старом,
а значит Новый — факт, не неувязка;
и лук священный поменяла в связках:
теперь с испанским кипенным загаром,
что центнерами дарится гектаром;
и лишь вдогон стакан-другой «Фетяски».
А завтра снова служба тёплой Весте. 
