Когда петров бросает тело оземь
(дышал-дышал, хотя чем там дышать —
в вагоне электрическом, а лосем
не каждому петрову быть под стать
и не вдыхать от Баковки до Марка),
когда петров безрогий («я шахтёр», —
он почему-то выпалил; насмарку —
шахтёр ты или уголь, éсть задор
в крови бегучей — и́ли его нету,
и если нет — читай про фельдшерóв,
петров: рот-в-рот дыхание и мету,
и бирку, нá ногу: «До Марка, запоров
поездку, не добрался. Может, позже?»),
когда петров млекопитающий падёт —
кто обиходит, кто очистит ложе,
пол, от копыт, и, да, начнёт рот в рот,
упросит наконец его открыться —
паскудное окно, и валидол
не изо рта, но вынет из возницы:
«вы машинист, а он, петров, тяжёл:
прикрикните, чтоб принесли, по громкой»,
и, Марку умиляясь, чемодан
петрова кто из-за его поломки
потащит из электрохристиан,
язычников и гадов некрещёных,
набившихся в вагон такой восьмой?
Кто сдаст петрова нá руки из оных?
Нет, девочка с косичкой — ангел мóй.