Закрутившись, раскручиваюсь, видя что?
Ничего особенного: в пальто
дева мёрзнет, её же в ситце, её же ню:
на балконе, болтает ногами, людей возню
рядом с ней, ибо прыгнула (вверх? — нет, вниз)
и валялась ничком на оси абсцисс;
вижу тот же балкон (благо был пожар,
облизал его чёрным, и премоляр
указал ментам, кто поджёг, сгорел:
сын той-девы-которая: этот чел,
приглушённый годами, скорей молчал,
чем просил на вино, и инициал (?)
Ч на сгибе руки налезал на МÓ):
в груде битых балконов, уже само
по себе это больно, но я, дурак,
бóльше вижу: я вижу, как дом обмяк
и курился (стирая в крупу кубы
метров, су́дьбы, и от судьбы
лишь бельё на балконах уйти могло,
но ему не летелось, а там стекло,
вырываясь из рам, настигало и
рвáло бледные прóстыни на ячеи),
а потом густо-густо поверх двора
дом осел, и орала в ТВ игра;
вижу пустошь, где дом гексогенный жил;
вижу ветер, а в ветре — шуршанье крыл:
вяз, орешки свои разбросал; побег
вяза тянется — вижу; пещерный век,
вижу, тянется вечно, а с ним и вяз;
вижу видное дерево, в нём как раз
те же стройные тридцать и три этажа,
что сложились, меня посейчас страша.
Обороты всё тише, последний вид
распрямляет время, меня кривит. 
