Есть карты «Гу́гла»: на них он машет
рукою небу, — а это наши
эксперименты: меня сносило
в открытый космос — он был грузилом:
стропу по вéтру мотало, солнце
к себе тянуло, а он червонцем
светился в кадре, держал, и хохот
не доносился, но грел, и охать
нам с космонавтом, забыла имя,
не приходилось — мы обжитыми
считали осень внизу, Европу
шафранной масти, ещё сугробу
не покорившейся, континенты
своими стали. Диминуэндо:
а без него мне бывало лихо:
собакой выла, на облепиху
бросалась телом, на русский кактус
кричала страшно, и на хиатус
сбегались люди и били палкой
(ещё на карте под перепалкой
не полегла и четкá собака:
его собаку размажет — на-ка,
вот этот снимок — вот эта фура;
кто бьёт шофёра ногой понуро? —
я бью води́лу, фашистка, дура);
а если вместе — Эстремадура
смотрела снизу, как я в унылых
дождях летаю, — в его чернилах
такая сила!.. «Подруга, Ррритка!, —
канючат ритки, от щитовидки,
морщин, одышки, пельменной лепки,
желанья пальцем, покуда крепки
сны мужиков их, зарезать, в шею
ткнув (“есть места там. Похорошею”),
себя сбегая, — хотим, как птицы!
Ты, Рррит!, летаешь, а нам лишь снится».
Вожу в квартиру — летают тоже,
а стоит выйти — мутятся рожи:
опять коровы — и из бесполых.
Такая сила в его глаголах.