Мент бьётся в дверь, урчит, и переводчик
на грифельной доске «Ты чё? ты чё? —
мелком черти́т курино. — Дурачок,
желаешь Ему смерти очень-очень?»
Со справкой, я желать имею право
Ему обычной, никакой другой,
а «очень-очень — это лишь левкой,
всего-то Matthióla, и купава,
иль Tróllius, на гробе средь лаванды,
гортензий, рододéндронов и роз,
придут ли на прощанье в соли слёз
тунгусы, вотяки, ромалы, ханты,
мордва, карелы, русские ущелий
без дна? гвоздик, тюльпанов, хризантем,
потопчут ли друг дружку в манку, с тем
чтоб помнилась разлука? альстромерий,
гвоздик, ири́сов, гиацинтов, калл,
нарциссов, фрезий, орхидей и лилий,
лафет артиллерийский конь Вергилий,
сын Фигнер и Егорова, в накал
топтаний и скорбей сумеет, нет —
цветов-то, сука, сколько! — сдвинуть с места!
пионов, маков, ландышей, протеста, —
мол, карла — Русь, без карлы “шибболет”
не выговорить, — ждать? и ковыля,
да, ковыля, чем не букет на гробе?» —
я распускаю слюни на пороге,
толмач их истолковывает для.