В букваре горбатиться на рамах
тысячу изданий букваря
Миле мило: Мила может в мамах
мальчиков и милочек моря
извести на омыванье окон
в беспросветных рамах до конца,
руны «Я» и в карликовый кокон
солнца заключённого, чтеца,
чтицу главки «Я» под стылым солнцем
умоляя выучить, что «Я» —
это всё. «Как больно выть японцам
в эру утеплённого белья:
“Разве это солнце над Нихóном
иногда из гроба восстаёт!” —
Белый, クソ野郎*, карлик с эмбрионом
чёрной карлы. Будет голым лёд», —
Яна и Ядвига, та же Мила,
только из надгробной буквы «Я»,
сам-друг безысходничают, мило
пестуя детей небытия.
.
Но не хочет Мила. Милке эта
до костей стирающая блажь
чистоплюйства азбучного света
стоит: Мила видит лишь массаж
окон-рам стахановской рукою —
и не видит большего ничего;
та же Клавка с Пушкиным нагою
осенью встречалась: божество
обещались помнить, заявиться
как-нибудь ещё… «А я? а мне?»
Милая! Поспи — и утром в лицах
насмеётесь с «М» на целине. 
* падла.
