Я это сделал: я заделал окна,
а свет перерубил, а свечи съел —
когда пришла пора, уплёл, не ойкнул,
когда обрезки хлеба, что был бел
и чёрен, стали зелены и карри
не смог унять их нечистóтный вкус,
а лáданный оттенок, не гусаря,
начистоту, терпи́м; на ладан, ну-с,
я перестал дышать — и вспыхнул светом
и отыскал в себе карандаши,
положенные в этом одноцветном
припадке настроения без лжи:
без голубого горнего, откуда
таращится Не-фраер — и ничто
не трогает Не-фраера; побуду
Не-фраера изнанкой, до бордо
и ситцевого с гибкой белой плотью
в павлиньей пачке да не опущусь:
зажатый троеперстною щепотью
кромешный карандаш являет Русь:
кромешный тёмный пачкает страницы,
кромешный адов, отыскав слова,
грязней которых нету, не чинится:
по чёрному пречёрные без шва
в ночь-заполночь кладёт. Кромешной русской
выходит книжка — и, как туалет
на чёрной зоне, в нос разит. Подуськай
меня на свет, Не-фраер, мочи нет.
а свет перерубил, а свечи съел —
когда пришла пора, уплёл, не ойкнул,
когда обрезки хлеба, что был бел
и чёрен, стали зелены и карри
не смог унять их нечистóтный вкус,
а лáданный оттенок, не гусаря,
начистоту, терпи́м; на ладан, ну-с,
я перестал дышать — и вспыхнул светом
и отыскал в себе карандаши,
положенные в этом одноцветном
припадке настроения без лжи:
без голубого горнего, откуда
таращится Не-фраер — и ничто
не трогает Не-фраера; побуду
Не-фраера изнанкой, до бордо
и ситцевого с гибкой белой плотью
в павлиньей пачке да не опущусь:
зажатый троеперстною щепотью
кромешный карандаш являет Русь:
кромешный тёмный пачкает страницы,
кромешный адов, отыскав слова,
грязней которых нету, не чинится:
по чёрному пречёрные без шва
в ночь-заполночь кладёт. Кромешной русской
выходит книжка — и, как туалет
на чёрной зоне, в нос разит. Подуськай
меня на свет, Не-фраер, мочи нет.