Ах, Аушвиц наш в трениках, земля
рабов в гробах, вернее — в мешковине,
вернее — в чёрном пластике, теля,
сосущее двух маток: смерть и вини,
которые «очко», авось и двух
смертей не испытать! С червями завтра
не хуже тут, чем нынче ж за понюх
рубля с дружками кануть, кремлезавра
наслушавшись до рвоты за вином.
Ах, Аушвиц святой, стихами, щами,
пусть лаптем и пустыми в тундряном
безлюдном подпространстве, со свищами
в кишечном лабиринте едока,
но более всего балетом славный!
По ящику балетом, коль липка
от крови табакерка, коли главный,
хотя мог и в моче, в крови́ лежит,
а отправленья кончились, их нету.
Балетом, чьих лебёдушек навзрыд
хочу ласкать, они так неодеты.
рабов в гробах, вернее — в мешковине,
вернее — в чёрном пластике, теля,
сосущее двух маток: смерть и вини,
которые «очко», авось и двух
смертей не испытать! С червями завтра
не хуже тут, чем нынче ж за понюх
рубля с дружками кануть, кремлезавра
наслушавшись до рвоты за вином.
Ах, Аушвиц святой, стихами, щами,
пусть лаптем и пустыми в тундряном
безлюдном подпространстве, со свищами
в кишечном лабиринте едока,
но более всего балетом славный!
По ящику балетом, коль липка
от крови табакерка, коли главный,
хотя мог и в моче, в крови́ лежит,
а отправленья кончились, их нету.
Балетом, чьих лебёдушек навзрыд
хочу ласкать, они так неодеты.