Прободение

Иногда не проходится мимо: ручонки мои
застревают в фашисте, и пасть моя звонко глумится
над фашистом, в котором и мать его, след от копытца —
сапога стрелка зоны — испив, изловчилась забыться,
и отец его, жить поучающий ловко: «Сгнои
.
человечка в себе — и жалелка изгладится враз»,
наследили собой, навалили себя, завоняло
этой нелюдью едко, неловкости без, ареала —
требухи существа — не держась… Иной раз бес запала,
вонь расслышав, даёт себе волю и голубоглаз,
.
а потом объясняет с ухмылкой: не знаю, вломил,
виноват, как так вышло, удар, и другой, прободенье,
череп твёрд и костист, выпирает, упёрт, я робею,
но, вломив в третий раз, проломил и, должно быть, паденье
не заметил твоё, за разбитость прости, мой зоил.
.
Ладно, ладно… Бывает, касаясь костяшками жвал,
побивая костяшки до крови, из сути фашиста
проливается вонь, проникая в тебя, и душисто ж,
потакая отраве, ведёшь себя — и из фашиста,
ненавидя себя, выбиваешь фашиста, ведь так осерчал.