Рокетмен

Однажды утром вышедший не-Осип
был рокетменом, — а иначе как
от оруэлла, душегубку сбросив
с судьбы, с хвоста — сексотов, не моряк
способен оторваться-раствориться
в пространстве душегубок и хвостов…
Его сестра, лет сорока девица
(ей тридцать девять, путь её таков,
что ей уже лет семьдесят: «Зачали
меня в День Страсти, Пятого Числа, —
его сестра сказала. — В интервале
я наливалась жизнью, я росла
у мамы в животе. Отнять сумели?»),
однажды утром подошла ко мне
с доской и мелом, вкусом карамели
в дыхании на мартовском вдвойне
счастливом, будто Пятого, морозе
и принялась чертить на память то,
на чём он улетел, не давшись прозе
ревливого цугундера; пальто —
рукав, полá — ей было верной тряпкой
и помогло «лавальности» сопла.
Его сестра сказала мне: «Оляпкой,
воробышком, нет, штука не была:
без крыльев, не ныряла, с теропода,
зато вскочила в небо — и привет».
Его сестра сказала мне: «Свобода:
привет свободе равен». «И: фальцет, —
его сестра сказала мне. — Высóко
летал он, говорил он, он писал.
Хотите “Штуку”, мемуар, как слога
его пример? Едва ль не мадригал».
Его сестра сказала мне: «А сами
на штуке не хотите ль как-нибудь?
Записку только не забудьте маме».
И я сказал его сестре: «Вот муть!
Его сестра, на Марсе нет гестапо.
Кому читать не на Земле стихи?
Зачем писать их, дав такого драпа?
Ну разве что они совсем плохи».