Ей восемнадцать, и всё время сос;
её стихосложение чревато:
напишет о дожде, — и горлохватом
колотит крыши дождь, уйдя вразнос,
упрятав нас под крышами в чуланах
среди варений, может, и желанных,
когда б в дому был хоть один матрос
.
и дом не по-собачьи в море плыл;
а сочинит завет об обожанье, —
и на носилках носят горожане,
когда её отловят, ибо пыл
превыше их, а эти мадригалы…
задрыге этой, чтобы отекали
глаза от нежных слёз, а дом глупил,
.
крича: «Не Ву́дсток. Дайте же соснуть»;
а с рифмами — ко мне: «Эй, милый пушкин,
я с “кровью” перемучилась, девчушкин
вот-вот взорвётся мозг и прыгнет ртуть.
Давайте рифманём её сейчас же, —
и нелюбовь затеплится в пейзаже.
А то достало на носилках дуть».
её стихосложение чревато:
напишет о дожде, — и горлохватом
колотит крыши дождь, уйдя вразнос,
упрятав нас под крышами в чуланах
среди варений, может, и желанных,
когда б в дому был хоть один матрос
.
и дом не по-собачьи в море плыл;
а сочинит завет об обожанье, —
и на носилках носят горожане,
когда её отловят, ибо пыл
превыше их, а эти мадригалы…
задрыге этой, чтобы отекали
глаза от нежных слёз, а дом глупил,
.
крича: «Не Ву́дсток. Дайте же соснуть»;
а с рифмами — ко мне: «Эй, милый пушкин,
я с “кровью” перемучилась, девчушкин
вот-вот взорвётся мозг и прыгнет ртуть.
Давайте рифманём её сейчас же, —
и нелюбовь затеплится в пейзаже.
А то достало на носилках дуть».