Летающий, бывает, устаёт,
как пёс, бегущий берегом до дельты,
а дальше вокруг моря и вперёд —
по берегу к истоку, и ни кельты,
однажды посадившие его
поговорить густой стрельбой из лука,
ни вятичи, душою оттого
кривящие, что луки криворуки,
а вот язык хитёр и без костей:
«Не бойсь, летун, сегодня пить не будем,
накормим антрекотами, грудей
девичьих пересмотришь! Даже чу́ди
столь спелых не показывали, á
тебе — хотим», не могут достреляться
и докричаться: сладко спит, едва
достигнет облаков и в их прохладцу,
в их мох падёт. И тут уж ветер — мать:
покачивает облачную зыбку.
Туда, сюда; так шёлково качать
умеет только мама птичку-рыбку.
как пёс, бегущий берегом до дельты,
а дальше вокруг моря и вперёд —
по берегу к истоку, и ни кельты,
однажды посадившие его
поговорить густой стрельбой из лука,
ни вятичи, душою оттого
кривящие, что луки криворуки,
а вот язык хитёр и без костей:
«Не бойсь, летун, сегодня пить не будем,
накормим антрекотами, грудей
девичьих пересмотришь! Даже чу́ди
столь спелых не показывали, á
тебе — хотим», не могут достреляться
и докричаться: сладко спит, едва
достигнет облаков и в их прохладцу,
в их мох падёт. И тут уж ветер — мать:
покачивает облачную зыбку.
Туда, сюда; так шёлково качать
умеет только мама птичку-рыбку.