Лопнули лампочки

Лампочки лопнули; с потолков
ссыпалось острое; раневое
остолбенение поборов,
в ночь со дня на день глаза открою:
вот воробьи забирались в дом
(прятались? ах, дураки, от смерти!)
и по кровавым следам бегом
бегали, крестиком шили, черти,
радость узорную (падеспань?
нет, падекатр), а когда подсохло,
двое завязли, пристыли, в ткань
времени въелись, а двое дохло,
но горлопаня, спорхнули (зря:
я б обиходил, а что снаружи? —
дрожь, да сбивают, да в лагеря,
где подорожник подъеден, лужи
выпиты, их, воробьёв, изъесть
тачками возят на сытный ужин);
вот проникал с междометным «есть»
(«есть порешить, если он контужен,
и отобрать покурить, карман
каждый обшарив на дохлом теле»)
тот, кого я в несознанке — ан
не до конца, — задавил: немело,
верно, сначала его хайло:
«Думал, ты мёртвый», потом потели
мутно, морозно виски, и ó
раке от курева — не о теле
дохлом лишь с виду — я говорил
в дохлое ухо. В его кармане
брякали спички на семь могил,
но мне хватило двух вот заране.