Девушки красили губы, шли в туалет под мавзолеем, пили красное и, выйдя на воздух, дрались до первой носовой крови: у которой не хлынет — та и достойна. Из семисот товарных вагонов, открытых платформ и цистерн один/одна с рассованными достойными будет их, будет наша. Даже одна эшелонная единица неоценима. Кого-то зароют в «Патефонных иголках валом»; взводы нырнут и сокроются в солярке; в зерне столько хороших людей может расположиться… А детали тракторных машин? — там бездна крупных полостей. А кумач на столы? а графины под воду? — мышками вожмутся в двойном дне — и невидимы. На подходе к депо взведутся, выберутся, выпрыгнут в поля на детской паровозной скорости и рассосутся. Великое подспорье местным, которые когда ещё раскачаются, прочитав, уразумев и скурив инструкцию по выявлению Леонида Николаева. А времени в обрез. А девки — огонь: с такой оттяжкой правой-левой шагали перед тем, чьи идеалы попраны, что даже иностранные гости некрасиво плакали.
.
«Телерадио Брайля» ошеломило Землю прямым репортажем «Безвозвратные п.». Проспавшись в вытрезвителях города и стерев помаду, девушки загружаются в Первый состав имени Мироныча. Особенно повезло тем, кто поедет среди служебных собак, чей нюх заточен на Леонида Николаева. Девушки, вывалянные в муке, выглядят трогательно. Дышать через трубку в цистерне с соляркой — можно! В «Фордзонах-Путиловцах» бездна загашников… Некоторые девочки пытаются пронести в эшелон эклеры и пудру. Нельзя, и девочки понимают. Но ответственные лица обеспокоены: только что размещённых девушек высаживают: «Всех, всех на воздух! Будем шмонать и приструнивать! Приготовить замену отъявленным!» Собаки сбивают дев в стадо и гонят в обширное здание Киевского вокзала. Марш «Прощание славянки» рвёт душу зрителям самых удалённых уголков нашей плоской планеты. Девушек просят раздеться. Мы снимаем это скрытой Брайль-камерой.
«Лошадь, никаких брильянтов и презервативов, — командуют сержанты и старшины, смеша девушек. — На шпильках? В мини? Вон отсюда. Сейчас же замените послушной крестьянкой… Снимай коронки: кариес — лучший друг пионера… С телефоном? С телефоном?! Кого вы набрали, остолопы? Парики, шиньоны, украшения, детские кожаные ботиночки сдаются без разговоров!..» Девушки не унывают; даже голые даже на краю неведомого они радуются жизни: вот стайка воодушевлённо обсуждает тонкости инструкции по выявлению Леонида Николаева; а эти поют под гитару старинную балладу «Возьмёмся за руки, подруги».
Распорядитель кричит в мегафон: «Ещё раз о том, можно ли вступать в половую связь». Девушки: «Знаем, начальник. Смени пластинку».
Распорядитель: «Меняю… И помните: если нам с вами удастся спасти Мироныча, может статься, мир переменится до неузнаваемости, а вас — не забыли? — завтра тут никто не ждёт, ибо пока это невозможно». Девушки смеются: «Понимаем. Устали уже понимать. По доброй воле и из альтруистических побуждений, начальник».
Ещё вчера пловчихи, космонавтки и поэтессы, они готовы и ещё раз клянутся.
Старинная походная песня «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новосёлами и ты и я» рвёт душу зрителям самых удалённых уголков нашей плоской родины.
Пока шёл шмон и замена на покладистых, выпал снег. Девушки, выстроившись в колонну по две, топчут глубокую колею до путей и красавца состава (говорят, это самый длинный эшелон в истории нашей плоской планеты).
Всё. Их рассовывают окончательно. Больше мы их не увидим. Как же их много, русских красавиц, ставших первопроходками.
Матери плачут сухо и гордо. Цветы всего мира летят под ноги этих стоических матерей.
Первый вагончик уже тронулся… В 34-й, красавицы! Счастливого пути!..
Кто-то сравнил этот подвиг с миссией на Плоский Плутон: дурацкое сравнение! Там, куда отправляются эти беззаветные инкогнито, нет ни мам, ни шпаргалок, ни хорошего нижнего белья, ни связи, ни шансов, ни нравов, ни цивилизации, ни ближнего космоса. Но как же благородна задача. Во имя всего плоского человечества. За это стоит нажраться. Откупорим же бутылки, товарищи».
.
«Итак, мы живы, — написал мизогинистский листок “Новости Брайля” 2-го декабря. — Следовательно, хвалёный Мироныч сдох. Оглядитесь, пожалуйста, вдруг кто из ваших канул. Остались ли лично при вас ноги-руки? В зеркало заглядывали после 00:00? черты те же? узнали себя?
Нас, может, уже и нет, но сегодня мы есть (!). К счастью, у них не получилось. Нет-нет, сволочи, Мироныча, конечно, безумно жалко — как жалко любое тупое двуногое, бросившее себя в топку паровоза, но ещё жальче себя, нас, не всех вас, но двоих-троих. Слава Минковскому, мы продолжим весело гнить в вонючей темноте полураспада теллура-128.
О шмарах-спасительницах, которых они куда-то отправили (может быть, эшелон, дойдя до края Земли, просто рухнул с утёса, и теперь мешается под ногами у слонов?), хорошего не скажем. Это были… шмары. Хоть одна взяла с собой Пушкина или Чехова?
А почему бы не отправить следующих шмар, наверняка, отнимавших у детей телефоны и двугривенные, выданные мамой на холодную школьную котлету на просвечивающем куске чёрного хлеба, к кривичам и их дружкам вятичам? Пешком и голыми. Чем раньше внедрение, товарищи, чем надёжней результат.
А Осипа, вы, сволочи, спасти не хотели? А Блоку, которого я проклял после «Двенадцати», лекарство передать не думали?
Мы ничего не знаем о героических шмарах (и знать не хотим, если только они не рухнули с высот в слоновьи испражнения, измазав свои русые косы. Тогда мы хотели бы сочинить о них «Поэму Конца»), но представить и даже, извините, экстраполировать, можем и вольны. Из ничего, из шмар, укатанных паровозной сивкой-буркой до железнодорожной болезни, когда не выблевав — не доживёшь до крушения, ибо остановки никакой не было (не предусматривалась), кривая, намазав губы красным, нагло тянется в ничто. Но даже в этом ничто и никогда ничто ни за что и никогда не умирает: я ясно вижу в одной из наших (ваших!) мавзолейных приёмщиц парада дурочек-в-никуда двуногое женского пола, которое каким-то образом пробралось из 34-го в наши пасторальные времена.
Это она, я узнаю её по подмигиванию: она плюнула мне в суп и съела мою 7-копеечную котлету, а, повзрослев, била меня в тамбуре, когда я умолял её перестать дымить мне и людям в лицо. (Да. Да, я тоже врезал ей лыжей — но потом предолго залечивал травму, которая существовала только в моей голове. Обычное дело в нашей сахарорафинадной семейке.)
Детская память — кристалл. Моя особенно.
Говорю вам: это она.
Откройте архивы, сволочи.
Мы ждём перемен.
Ваш корреспондент», бла-бла-бла.
.
Красить губы начали все, даже не девушки. Самый модный помадный цвет — с самой скабрёзной кличкой: «Раздвинь ноги ещё шире»; вкус «остаётся по-любому, как ни три, как ни выполаскивай». С Плоского Плутона передали · · · – – – · · · и пояснили: «Простёртые к солнцу руки Джордано, на которых покоится Плоский Плутон, понемногу опускаются». Дети соседнего бандустана по-прежнему играют в пристенок с детьми Серпухова на окаменевшие окурки, найденные в недрах Беломорско-Балтийского канала. Бывает, матери баюкают малышей. Над колыбелями всё ещё можно встретить плакат «Ты сможешь». На пластинках иногда поёт Каллас. Представляете, как бы ей пелось, если бы Земля вращалась и вращалась против хода пластинки? 
