«Солнце», — сказал я так, будто сказал: «Сопли». Ничего же не знаем. Отчего оно вдруг выкатилось, когда его уже сожгли и где-то на затопленном пустыре, закружившись и плюнув с закрытыми глазами, воткнули крест? Не знаем ничего. Последний ковчег, с которого прицельно палили по осаждавшим судно профессорам, брал только их, профессорских, внебрачных детей, упрямых аутистов, прекрасных скалолазов за птичьими деликатесами, что прячутся в обрывах земных краёв. Зачем они им? Фавелы не позвали, парты и семилетних детей не взяли, а менты в чёрном с топорщащимися баулами загружались контейнерами и россыпью, в сетках для апельсинов? Усмирять попов, которым не досталось ласточкиных гнёзд? Но ведь это чушь собачья, потому что у любого края по всей 2πr может неожиданно заураганить, чтобы смыть ковчег в неведомое пространство, в котором… что? как? лучше? хуже? Ничего же не знаем. Изведшийся без солнца человек плачет, а мы шикаем: погоди радоваться, не замечай его, копайся в носу, дрейфуя на надувном матрасе, — вдруг оно на секундочку перед бесповоротным закатыванием. Шикаем и чуть притапливаем: «Замолчи».
.
Начнут ли теперь возвращаться ковчеги? Ничего не знаем.
.
«Эй, — примирительно говорю всё ещё загорелому притопленному, — представь: потоп ослабеет, солнце смилостивится, войдёт в половину прежней силы… Я ничего не обещаю, просто представь, не воодушевляйся, пожалуйста. Солнце светит, всем хорошо и жарко, хочется нежиться. Ты выбираешь лучший дикий пляж родины и в одних плавках выбегаешь из дому, чтобы поваляться до лёгких ожогов, ибо соскучился и хочешь наверстать».
«А чего ты хочешь?» — перебивает он.
«Тебе не понравится: снéга по грудь, вьюг, коли метели заняты, и выбежать в них из жарко протопленного домика в одном ничего: полежать, побарахтаться минут пять — и назад».
«Jerk».
«Я знаю. Так вот, приняв сполна, гм, солнечную ванну, ты собрался домой, в свой хорошо проветриваемый и охлаждённый уголок. Но мажордом внезапно умер, консьерж, узнав об этом, повесился от тоски, ключей у тебя нет, ближайшая вилла в ста км, велосипеда, чтобы сделать с этого пляжа ноги, не украсть, под кактус не спрятаться, дом — крепость, в него не пробраться, небесный огонь, увлёкшись, запаливает огнетушители снаружи, и дом сгорает, солнце печёт зверски, жарит день, другой, третий».
«И?»
«У меня вопрос: почему ты выбежал в одних плавках и без ключей? Почему не оставил в сгоревшем дому прощального слова? Ничегошеньки же не знаем».
«Bastardus es».
«Зря ты так».
.
И это закон, а не переживание: ничего, ничего же не знаем.
.
Отыграть назад я пытался всё последнее время: лёжа под ливнем, переходящим в ливень, переходящим в ливень без зазора на колоратуры воробьёв, на лавочке, на которой я придумал выход: сахарскую сушь, которая бог весть когда ещё окуклится и выпорхнет, ничего же не знаем, я думал: вот плывут два мента в чёрном, гребут за мной, но я их не трону, я опалю их зноем, пусть загорают, и я кричал им, пустив жирную слюну и расстегнув ширинку: «Васи, бабы с бастардами далеко? Всё, пусть выходят в солнцезащитных очках и с кремами, сейчас запалим». Но они плевали в меня и плыли за кем-то другим. А потоп только прибавлял.
.
И вот вдруг.
Всё это время я считал про себя: «И — раз, и — два, и — три, и — четыре, и — пять, и — шесть, и — семь…» (на «и — десять» начинай сначала). Солнце висело на слезливом небе уже две тысячи семьдесят «и — десять», семь с половиной часов. Много? мало? Ничего не знаем.
Упавшая на спину беременная овца гибнет, если рядом нет добрых собачьих клыков.
«Что же, — сказал я, — это я виноват в потопе. Не так давно по историческим меркам я возжелал бесконечного ливня, а повода, случая или обиды, которые подтолкнули, уж и не помню. Что же, топите меня. Я не умею плавать и без доброй руки на холке утону сразу. Но. Но вдруг солнце останется? Я всем сердцем прошу об этом. А теперь топите. Прощальное слово я написал и положил в непромокаемое, вот оно, возьмите, интересно будет потом почитать. Но. Но и вы свои напишите. Потому что я беременен Сахарой, и это солнце, возможно, тут неспроста, ничего же не знаем… И вот теперь топите, если хотите. Я не буду отмахиваться ножом. Почему? Об этом я тоже не знаю. Я даже не знаю, встречу ли я, утонув, А. П. К.».
.
Что и как мне просить, когда Воронеж заметёт песками и варвары загадят его горячие пески волнами овечьих катышков? 
