Запреты не должны иметь никакого смысла. На то они и запреты. Запреты очевидные очевидны даже немым пока детям, и в них нет нужды — они носятся в воздухе и сбивают покусившегося и нарушившего насмерть: ударит ли каменной мотыгой возмущённый сосед, или, устроившись удобно на дереве, подстрелит вызванный мент-снайпер, — без разницы: наповал.
.
Когда над Третьей губернией начали падать дети, никто и глазом не моргнул, не говоря уже о том, чтобы поднять глаза. Запрещено, Нельзя. «Всем, всем, всем. Глаза долу!» — прервав песню «Валенки», передало «Телерадио Брайля».
Всё ещё бывшие дети, слёзы, конечно, смаргивали и глотали, но зарыдать? — тут же налетят с собаками и тут же погонят за 101-ю версту: своим ходом, в том, в чём взяли, псы сзади, суки сбоку, впереди трактор, его держись, и так пять тысяч вёрст до Края. И на Краю начинай всё заново: снова за парту, снова в ПТУ, снова ищи бабу, чтобы размножиться, снова стой у станка, точи снаряды, паши в поле, расти фронтовую брюкву. А попасть в рыбаки, чтобы удить с Края Земли полную чёрной икры рыбу для военачальников, — никак, ибо сосланный и клеймёный: на лбу штампованный резиновый оттиск сапога. Смывать нельзя, а показывать участковому, который всякий раз зарисовывает цветными карандашами анфас для протокола, нужно.
.
Дети, 298 штук, падали долго, порхая и, если ещё дышали, перекрикиваясь на всю губернию: «Нас ведь поймают? Мы же не колом, мы же не в штопоре…» Местá их падения, или их частей в кожаных ботиночках, вязаных шапочках, чёрных пальто на вате, затейливы, складываются в затухающую синусоиду и протянулись через все географические зоны Третьей губернии, в которой…
.
…как раз заканчивалось торопливое недельное лето, заставшее пахаря бегущим за плугом, а сеятеля играющим с самим собою в карты на сеялке, пастуха — спящим на окраине овечьего стада, доедающего поле васильков, детей — на коньках на пруду, покрывшемся первым слюдяным ледком, рыбака — стоящим в полынье и руками таскающим поспешно засыпающую рыбу, матросов ледокола «Семён Иваныч» — лениво готовящимися к раздавливанию льдами.
Пахарь, запнувшийся о тельце в чёрном пальто на вате, подумал: «Ах, какое пальто. Заметить нельзя, закопать тоже, а обходить его теперь, понукая мерина не принюхиваться и не воротить морду, — изволь. И волков изволь отгонять, и пост будь любезен установить, потому что налетят и спросят по всей строгости: на твоём поле? прозевал? волки пожрали? и с чем нам теперь работать? что показывать мамке этого пальто? что предавать земле? но ведь я же, товарищи капитаны и майоры, не заметил этого пальто на вате…» Подумал, заорал на мерина: «Ты что стоишь? А пахать лермонтóв будет?» и припустил за припустившим плугом.
Ещё бы аршин, и пастуха убила бы во сне плачущая мордашка в вязаной шапочке. Пастух продолжал сладкий сон; овцы подняли от васильков головы, умно посмотрели на упавшую с неба головку в шапочке, опасливо посмотрели на небо и мерно доели ярко-синее поле.
Когда в соседнюю полынью упали две голые ножки от разных тел, всё видевший рыбак, нисколько не изменившись в лице, сказал вслух так, чтобы слышали дети, чертящие на первом льду чёртовыми гагами романтическую фигуру бесконечности: «Надо же, как плещет засыпающая рыба». После этого вслух же вспомнил, что опаздывает на важную встречу за сто вёрст отсюда, а дети вспомнили вслух, что у них сегодня урок чистописания, пропустить который — значит остаться в Третьей губернии навсегда, чтобы чертить до пенсии чёртовыми гагами на первом льду эту лядскую бесконечность; и никакого тогда латте в стольном граде, милый (и моя милая).
Безостановочно смеющийся мальчик метеоритом внёсся в окно токарно-винторезного цеха и затих. Первая смена, все 700 токарей, ударников труда, в мёртвой тишине, без единого перекура доточила снарядную норму и пошла пить, с лёгким мордобоем обсуждая начинающийся завтра чемпионат по футболу на льду.
Матросы «Семён Иваныча» заранее плакали вслух, но по другому поводу: судну снова предстоит быть скомканным льдами, словно газетёнке «Новости Брайля», которая достала уже со своими фантазиями. А этот повод — какой он для них повод. Никто не крикнул: «Человечек за бортом». Нет повода. Надо вкалывать — неизбежная утрата судна не за горами.
.
То, что уже было, повторится ещё раз. Максимум — два.
То, чего не было, повторится многократно.
.
Прервав песню «Валенки», фронтовое радио «Хорошо теперь» передало важное верховное сообщение: «Всё, можете взглянуть друг другу в лицо. Ну, или в зеркало». Вечером в день окончания падения, вышел внеочередной вздорный листок «Новости Брайля», сообщивший в заметке «Потерпите же» о начале строительства в Третьей губернии палаточного лагеря им. Труд Делает Свободным. Типа: вот сдадут — тогда и пяльтесь, не таясь, на небо в своё удовольствие, потому что «в палаточном лагере для этого будут созданы все условия. Даже в подзорную трубу с подзорной вышки». Типа: «И никто в вас больше не пальнёт из снайперской, притаившись в кроне дерева». Типа: потерпите же, скоро, темпы ударные. 
