Природа смеха неясна, его цели загадочны. Кроме смешливых приматов, на всей плоской зимней Земле хохочут одни мокрицы, когда приматы суют их в рот, надеясь на вкусовое удовольствие; хохочут следом за отсмеявшимися приматами, то есть последними. Звук их смеха таков, что природа — снегопад, вьюга, ледоход и ледостав — замирает ровно на минуту, останавливая бег длинной стрелки, а потом опадает: снег уже не тот, вьюга, смилостивившись, выпускает на улицу собак, ледоход перестаёт подламывать мосты, а ледостав — портить уснувших рыбаков. Мокрицы, смейтесь чаще.
.
Будущее человеческое дитя впервые пробует расхохотаться на 22-й неделе. Отыщите в парке на лавочке даму в похожем положении, сложите две ладони в одну трубочку, приложите трубочку к более музыкальному уху, а ухо — к животу дамы. Слышите? Если это гогот — будет мальчик, если хихиканье — быть девочке. Сообщите об этом даме. Обнимите её, если она тяжело задумается. Теперь пощекочите живот дамы и произнесите: «Цыц», — и человечек будет смеяться до первой маминой затяжки сигаретой с ментолом. Грядущую маму это обеспокоит («Что вы наделали»), и она захочет лечь на сохранение. Уймите её, показав на висящего на фонаре человека, укравшего из магазина котлету: «Он тоже был чьим-то сыном».
.
Приматы и хомо с. живо реагируют на смех: многозначительно помалкивают, подхватывают, хватаются за копалки или ножи.
Лучше всего, когда причина смеха не очевидна: побрезговав тремя вёдрами спелой среднерусской вишни, свиньи рассмешат бывшую помещицу-крепостницу, а остальных оставят равнодушными: равнодушные, свернув фунтики из «советского спорта», набьют их вишней и сядут рядом со свиньями, чтобы лакомиться и плевать в раздражённых хрюшек косточками. Бойтесь равнодушных, они лишают вас первосортной рульки; впрочем, это единственный изъян такого смеха.
Если смех понятен и даже популярен, х. сапиенс, поскользнувшийся на входе в колониальную лавку на толстом слое банановой кожуры, обычно ломает руку — и, отплакав своё и проглотив слово «сволочи», заливисто хохочет вслед за окружающими. В годы военных невзгод такой — коллективный — смех сокращает жизнь с каждым вновь отправившимся на фронт солдатским эшелоном. Поломанный тоже сгинет, но, к счастью для него, последним.
В весёлое мирное время подобный смех возможен, когда повелитель впервые выходит на трибуну без штанов, и публика мнётся: то ли ржать, то ли туманно улыбаться, опустив глаза долу, и лишь один взрослый, но дитя, не сумев сдержаться, смеётся в голос да ещё подначивает других: «Ну чего вы, это же так смешно». Результат тот же: дни его сочтены. Что, если подумать, тоже смешно.
.
Смех пронизывает всё хомо-бытие. Смеха не бывает мало или много. Смех не имеет оттенков: он всегда искренен; даже лунный старик смеётся, словно ещё не родившийся зародыш.
За минуту до смерти Христосу официально предложили покаяться и впредь не грешить, чтобы потом отпустить его с миром, на что Христос смеялся тихим и ласковым домашним смехом, будто услышал последнюю шутку умирающего родственника, лежащего на одре болезни. Вслед за распятым Иисусом сквозь слёзы хохотал весь Иерусалим.
Нарушитель, переходящий границу спиной вперёд в парнокопытной обуви, попавшись с поличным, смеётся едва ли не громче пограничников даже тогда, когда те передёргивают затворы и долго и умильно дырявят его. Смех вообще умирает последним.
Заключённый Владимирского централа с неоперабельным раком прямой кишки в терминальной стадии, получив очередной отказ в переводе в больничку, хохочет, словно случайно дефлорировавшая себя бананом непутёвая юная дева: через боль, но заливисто. «А я… ха-ха-ха… напишу снова». И это сотрясает весь острог. «А они… ха-ха-ха… всё равно не переведут и даже не актируют». Хохот усиливается с каждым новым отказом, его слышно уже вне губернии; если удастся, его запишут и передадут по вражескому радио на потеху централу.
.
Или вот простая голова, просто, да-да, голова, одинокая настоящая живая и говорящая голова, только что вернувшаяся с фронта, которую полевой хирург Пирогов, пирогов хирург, сначала отрезал, потом пришил, отрезал — и к мёртвым юрк, потому что не хватило запчастей, а у мёртвых их хоть ухом ешь, только ничего не подошло, и пришлось, всплакнув, опустить руки и оставить так, как получилось: голову и самую малость плеч (впрочем, для погон 12-летнего нахимовца места хватило).
Голова дышит, у неё огромные очи, заснув, она храпит, пробудившись, чихает и дует, если одолевают зелёные мухи. На фоне зачуханной маминой халупы голова красива. Иногда, когда никто не смотрит, с её бровей слетает стая сов. Гостям и делегациям голова зычным голосом сообщает, что была богатырём, под метр девяносто, немного, конечно, простым, но всё-таки витязем, и если бы не хирург пирогов, то. На этих словах гости и делегации обычно валятся со стульев.
От смеха.
Изрядно контуженная, но всё ещё лобастая голова старается много и взахлёб читать — и иногда зло, но чаще весело смеяться над прочитанным. Хохочет она и над тем, как красиво устроилась: хоть и контуженная, но ведь голова, а не одно место, то есть с извилинами, а не с помётом, то есть всё схватывает на лету, посему, начитавшись книжек, устроилась водопроводчиком им. Афони. Захотела — и стала, и отменным водопроводчиком: приносят ей протечку в домовом стояке — чинит, не потея: посмотрит-посмотрит, и точно и исчерпывающе верещит на помощника: «Дурында, тут только ручной дуговой [сваркой]. Марш, ха-ха-ха, за аппаратом, оболтус».
Даже над тем хохочет, что постоянно чувствует запах горелых краповых беретов: «Вот такое, оказывается, вонючее сукно». Смеётся — и вонь отступает, и в комнату, в которой живёт голова, пробивается запах помойки, на которую смотрит окно: «Мам, да закрой же мою форточку».
Но больше всего голова и мама любят смеяться над тем, как, напившись, голова ругмя ругает маму самыми последними военно-полевыми краповыми словами, а потом истово казнится: «А я такой: мама, не могла бы ты пригласить батюшку, чтобы я ему исповедался? А ты такая: ну приглашу я его, и что? в последний раз вы с этим батюшкой наклюкались на брудершафт до положения риз. А я такой: а утром я опять попросил батюшку, но другого. А ты такая: и этот, подлец, не смог отказать ветерану».
Ха-ха-ха.
.
Кажется, одно всё-таки понятно: смех делает нас счастливыми. Если только вас не чешут за ухом.
