Приветик, я анонимное быдло. У меня огромная пенсия по потере девяти кормильцев-фронтовиков, на которую я могу заказать любого из вас. Никто не хочет? Посмотрите на меня так, чтобы мне не понравилось, — и будет сделано: я постучу в дверь соседа напротив, который, вернувшись с Куликовской битвы, делает это до сих пор легко и в удовольствие, он постучится в вашу дверь, вы обязательно спросите: «Кто там?», это пароль, он ответит: «По вашу душу», это отзыв, после чего начнётся священное: он попросит у вас саблю или флотский кортик, но перебьётся столовым ножом и будет гоняться с ним за вами сначала по вашему жилищу, потом по всей пятиэтажке; если загонит вас на крышу — вам придётся прыгать с зонтом, зонт он даст, если же вам повезёт, и вы улизнёте на улицу — загон продолжится там, и косые вам обзавидуются, потому что вы прыткий и в панике, а он немолод и невозмутим, и бег через средненашенскую возвышенность может длиться до нескольких лет (какой косой не мечтал бы об этом), однако рано или поздно кто-нибудь из вас сдастся, вы упадёте без чувств и надежды, он отнимет у девочки велосипед, — и вы окажетесь в погребе рядом с ящиком «Мадам Клико», которым я расплачу́сь с ним, но прежде вам предстоит унизительное: он спустит вас в подпол, где покажет вам штабель ящиков с шампанским, и вы станете с чувством и расстановкой учить его квантовой физике, единственному предмету, которым он хотел бы овладеть, ибо его всегда пугала уклончивость этого смуглого мира, в котором стук в дверь означает одно из трёх: или это пришли за тобой, или это почтальон, или это ты пришёл за собой, но не нашёл ответа на вопрос «как открыть/сломать дверь, поглядеть себе в глаза и выжить?»; впрочем, вы вольны в любой момент отменить мой заказ, заплатив мне больше того, что получил он: полтора ящика, и я не буду против, если всё переменится, и вы, став «кем-то», а не почтальоном, постучите в его дверь и попросите не соль, но саблю, чтобы воткнуть её в его спину; впрочем, я волен, не отменяя свой заказ, не быть против вашего заказа, отчего мир только преисполнится красных красок.
У меня взвод детей, но девятерых уже нет: выбывшие мальчики росли очень долго, до глубоких залысин, но так и не поняли, что впечатлительность — первый признак князя Мышкина, и идиотия вкупе с умственной отсталостью погнали их на фронт, чтобы бросаться под вражеские танки. Счёт до девяти — это всё, чему они научились к своим плешам, поэтому первенец лёг под первый танк, второй пацан — под второй, а девятый — под девятый. Я не жалею, что десятой получилась девочка, которая до сих пор играет в куклы, а не в «наших и фашистов», иначе бы их стало десять, и они до сих пор не знали бы кому под какой танк бросаться, а у меня не было бы огромной пенсии, на которую я могу заказать любого из вас, дорогие друзья по обществу анонимного быдла.
Я люблю спать летом в общем дворе, растянув гамак от дома к дому на уровне третьего этажа. Я приучил себя и других к домино на деньги, легко конвертируемые в портвейн. Я болеть за динама. Я не щупать баба, которая не может ответить любезностью. Я зорко смотреть, как вы на меня сейчас смотреть. Я делать квас вёдрами и поить им дом, в котором живу, и никто не сметь мне отказать, так велика у людей жажда к простым напиткам из хороших рук. Я гонять собак, которые мне не нравиться, пока они не поймут, что лучше бы их вовсе не было. Когда я мерить рост своего детского пехотного взвода, он противиться, но я нашёлся: я подводил каждого потешного рядового к косяку для ежегодных отметок и стучал его головой до крови, чтобы потом протянуть от пола до кровавого следа измерительный прибор сантиметр. Я долго быть очень здоровый, но потом кто-то воткнул в мою спину нож, и я начать заикаться и ходить с красивой тростью, а моя правая нога плохо слушаться: она делает вид, что шагает вслед за левой, как любая правая нога, а сама делает выверт, вдруг резко сворачивая направо, будто бьёт по кожаному мячу внешней стороной стопы, после чего мяч закручивается и летит, вибрируя и меняя микронаправления; это происходит при каждом шаге, и я мог бы, если бы мне давали вовремя пас, быть полезным команде динама, если бы она пригласила меня в основной состав. Но всё это произошло тогда, когда я сказал: «Вынимайте, доктор. Вынимай нож, говорю, потому что мне надоело, что на его ручке висят дети, а не дети хлопают меня по спине, чтобы вогнать нож до упора, потому что кусочек лезвия так и не проник в меня. То есть сначала нож не мешать мне ни разу, и я чувствовать себя получше вашего, а на спине я никогда не любить спать. Теперь я думать, что не надо было его вынимать. Того, кто это сделать, я бы убить. Дóктора тоже, но он заплатил — и с тех пор прекрасно себя чувствует.
Что я делаю, чтобы перестать быть анонимной быдлой? Признаюсь: я воспитал в себе нечеловеческое терпение, пять лет назад перестав искать того, кто двадцать пять лет назад воткнул в меня нож. Ваши аплодисменты, пожалуйста. Теперь мне можно значок «Пять лет без жертв, даже случайных, и мата, даже при чужих женщинах и детях», если не считать однажды перебитых кому-то ног? Я его даже не знаю, но он сам напросился: вдруг вякнул, что он мент не в форме, и лом сам лёг в мою руку. Ни у кого нет таблеток? А то мне хочется плакать.
.
Приветики, я женщина, мать пятнадцати детей, девять из которых легли под танки, и мне всё равно, чьи это были танки, а остальные — дебилы, и я анонимное патентованное быдло, которое не устаёт терпеть. Я воспитывалась в старинной дворянской семье, в которой читать и писать научаются, ещё толком не умея говорить; закончила Институт благородных девиц, который распределил меня преподавать древнегреческий и латинский в большую и дружную семью моего будущего мужа, промышлявшую на большой дороге со времён Соловья-разбойника. Мой будущий муж изнасиловал меня, едва посмотрев на меня: он пригласил меня в свою комнату, чтобы я научила его Сицилианской защите, но, проиграв семь партий из семи, надругался надо мной, после чего, как ни в чём не бывало, вышел к родителям и сказал: «Никогда не видел девственниц. Завтра же… или когда там… хочу жениться на этой училке». В тот же злополучный день он начал бить меня безо всякого повода. Я с детства вела дневник, в который записывала наблюдения за природой и мысли о прочитанных книгах. Но вот уже двадцать пять лет в нём нет ни берёзок, ни Бальмонта, одни лишь развёрнутые описания его изощрённых избиений меня и моих детей, сначала младенцев, а потом толстых, лысых и усатых мужиков, к несчастью уже полёгших под танками, и немытых баб, до сих пор играющих в куклы. В следующем месяце в издательстве «Кирдык» выйдет роман «Мои избиения», героиня которого бьёт полусмертным боем человека из народа, к которому прониклась любовью с первого взгляда, с первого же дня их совместной жизни. Настоятельно рекомендую. Для членов нашего общества возможны скидки. Роман выходит под моим привычным писательским псевдонимом Мадам 30ХГСА. Всего за двадцать пять лет совместной жизни мой муж ударил меня 13 140 000 раз (то есть бил и бьёт каждую божую минуту, хотя ночью, конечно, не так часто) ногами и руками (правыми чаще), о стены и об пол, в лицо и спину, на людях и без, в синемá и на скачках, во время соития и принятия ванны, на берегу Чёрного моря и на берегу Белого моря…
В день венчания, когда он отвернулся, я тайно воткнула в его спину нож, надеясь положить конец своим мучениям, но он нашёл в себе силы взять меня в жёны и продолжить избиения. С ножом, торчащим из спины, он жил припеваючи до тех пор, пока не подросли дети, которым нравилось висеть на его наборной плексигласовой ручке. Потом нож зачем-то вынули, и он стал прихрамывать и заикаться, что нисколько не помешало ему, избивая меня каждую минуту, орать мне на ухо свои любимые четыре быдлослова, которые он предпочитает 131 257 другим словам нашего языка. Спасибо за внимание. 
