Яблоням таскал живую воду.
Яблони стыдились: «Нам и мёртвой,
если она нервная с исподу,
если разнесённая аортой,
растерзает наше безразличье,
а не тра-ля-ля от орд мальчишек,
хватит полубочки. По-девичьи
не обидим, понял нас, глупышек?
Только сам прими её сначала, —
мнительные мы от этой суши
что-то стали: чтобы выступало
твоё брюхо, чтобы ты не хуже
рекрута равнялся на седьмую,
на вот эту хрупкую от зноя
мельбу, весь налившись. Аллилуйя?» —
«ОК, аминь». — «Заглотишь паранойю
перед нами и гуляй, рванина». —
«А вы следом?» — «А мы следом-следом…»
Наглые, но снулые. Равнина
(русская, гм) даже перегретым
летом перепружена прудами:
ближний чуть не вынес: рыбы выли,
мельбы улыбались. Тремястами
вёдрами был сломан, тут же в мыле
выпал, чтобы выбросить побеги:
обложной, которого не ждали,
налетел, буянил, вылил реки.
Стану в ряд в садовой пасторали.