Она должна была прикончить дом,
в котором развелось по крышу крошек:
одних младенцев (это те, что «ком, —
кричат, увидев мать, — из манки, ложек
на семь, заклинил горло! Молока
скорее нацеди, о грудь мамаши») —
этаж и мезонин горластых, á
которым завтра в школу (а плюмажи
ещё не напомажены и, коль
вдруг ливанёт, промокнут, как ботинки,
в которых в гроб кладут), — из ниотколь
на пару школ повыросло. Ей в цинки
наказано сгрести весь этот дом,
упаковать в коробочки, в которых
зароют всех, не глядя (в нежилом
пространстве гроба лишь ошмётков ворох
и чистенькая в клеточку тетрадь;
тетрадки не видали?). Но ракета
не на того напала — и плутать,
бездомно шастать над домами где-то
не там, пошла. За что ей в Хохломе
медалями весь корпус расписали?
Подгадила. «Ты где сейчас?» — Ни ме.
Не завалила дом. Верни медали.
Ей приказали, а она… Она
лишь над Кремлём — замешкалась смекалка —
очнулась. Нó, уже занесена,
свалила весь. Кутафью очень жалко.