Пилой отпиливали Тяпе,
двуручной, да напополам,
да не спешили: косолапо
кроили Тяпу по делам
его. У Павлова всегда так:
нерасторопно и пилой,
и надвое, и вместо тапок
обуты в боты, ибо, ой,
из ручки Тяпы брызжет алым,
и на полу в мясном цеху
клеёнок стелено навалом,
и Павлов горло наверху,
из ложи, прочищает в рупор,
дерёт его в свой жестяной
хорееговоритель: «Щупал
пульс спящей девы с белизной
покойницы в хрустальном гробе?
Так получи же ровно пол-
мизинца (сохраним в сугробе),
большого половину (в ball
отныне не играть руками),
по половине остальных.
Спасибо, что не Колымами,
не морозáми, без блатных
с их изуверством, верно, Тяпа?»
«Конечно, — Тяпа верещит. —
Блатных не надо, док. Гестапо
и то радушнее». — И shit
из Тяпы падает, и Тяпа
уж как стесняется его.
И Павлов просит делать в шляпу.
И Тяпа в шляпу валит. «Во, —
доволен Павлов в бельэтаже,
но не совсем: — Совсем не всем.
Ты, Тяпа, хохочи и даже
под стол заваливайся семь,
по счёту пальцев, раз в восторге». —
«И для чего же?» — «Дурачок.
Рефлекс рефлексу рознь: не в морге,
а во дворе играем в морг».