Работают над этим

Мой вождь, мой сладкий вождь, мой мокрый дождь,
мой проливень, мои кровищи лужи.
Мы мочим, мы верны. Ваш УНИЧТОЖЬ —
завет. Блюдется. Беспечально. Хуже
того: не преступается. То бишь:
того, кто нарушает, — его нету.
Что плохо, даже очень, для афиш
(у нас везде афиши). Это нетто
фрустрирует, мой ливень. Потому
лукавим редко-метко: лучших в деле
УНИЧТОЖЕНЬЯ именуем «У,
какие ренегаты, вильгельм-телли» —
и пишем на афише имена,
и пишем, что случится накануне,
а пролитую кровь сдаём сполна
на фабрику Крюшона-и-июня.
Давали ль вам крюшоны-на-крови
оболганных замученных для дела?
Попробуйте в июне. От любви,
глотнув, не отойдёте… Обалдело,
итак, итожу изживанье тех,
кто не успел допрежь того изжиться.
Одних доярок замочили — всех.
Литейщиков одних — Москву с ехидцей
(что значит «с её областью»). Бомжéй —
базар-вокзал размером с цирк с аншлагом.
Писателей романов — лишь левшей
(работаем над этим). Тех, кто шагом
не бодрым, но мешкотным побежал
на зов политрука «Умрём же, братья», —
с три короба. Берущих интеграл —
несметно набежало: их бы ратью —
да на Нью-Йорк, мой вождь… Двух Санчо Панс,
балерунов Большого (третий в коме).
Все птичкины фамилии. Был шанс
убрать всех с лошадиными (всех — кроме
Овсова, разумеется: он сам
заранее убрался), — не сложилось
(работаем над этим). К шестистам
вчерашним рыжим клоунам мы, жилясь,
прибавили сегодняшних шестьсот.
И вольтижёров до малóй, но кучи.
Весь вышеперечисленный осот
брал высоту важнейшую, могуче,
бегуче брал, брал так, как надо, чтоб.
Все полегли во славу. И полягут
ещё, мой вождь, мильёнами! Нон-стоп!
Как славно вы придумали! От тягот
обыденности эту сволочь нá
отправить! Им без вас да разве б дали
подохнуть так красиво! Ордена —
найдут в гробу героев! И медали.
Их матери вас так благодарят!
А троцкого найдём! И — ломом суку!
По голове! До каши в ней! Стократ!
Оставить вам пошамать? Есть и внуку!