На берегу в спущенных сверху флагах,
Там, где лес рук от свёрнутых шей и голов,
Девочка-с-пальчик чертит на ржавых гагах
(Ох, досмеётся она) страшных хохотунов.
(Стынут без смеха реки, раки и рыбы,
Губы похожи на щели, глаза — на стекло,
В чёрном цвету тонут ложки (пока ещё липы),
Купол небесный беззвёздностью заволокло.
Зло стало благом, добро неразлучно с бедою,
Матери ржаньем встречают любую войну,
Днём отсыпаются — солнце назвали луною,
Клоуны сразу признали какую угодно вину.
Книги серьёзны, как приговоры хирургов,
В случаи смерти от смеха вводят ЧП,
Хохот, улыбку, остроту прилюдно застукав,
Вешают за ноги — lulz же — на первом столбе.
Даже отчаянью туго — иной раз смеётся:
Защекотать себя горем, когда всё из рук,
Тоже проступок, зато человек отвлечётся;
Радость встречают слезами — душевный недуг.)
Льду горячо под смешками кругов и восьмёрок,
Раки и рыбы горланят: «Перезимуем, виват!»
В тёплую прорубь упав, девочка-с-пальчик в восторге:
«Ну наконец-то! Смех, ты ничуточки не виноват!»
Хохотуны, хохотушки, насмешники, язвы,
Ножкой в конёчке начертанные на реке,
Вскрыли её! А вдогон жизнь поправилась разом
И, рассмеявшись, пустилась вперёд налегке. 
