Мария

Обняв себя платком крест-накрест, —
Его носила — не давал застыть, —
смотрела сквозь, и занимался стыд
на смертных, подпустивших этот абрис.
Как дом под утро, просыпались чувства
и проступали люди в колыханьях лиц,
и берега их обретали вид блудниц,
фили́стеров, святых, вождей, искусства
хранить улыбку до конца «ей-богу»,
покорным быть до палки под рукой,
беспамятным — до узелка. И всяк живой,
проснувшийся, хотел пройти дорогу,
с ноги сбиваясь и, возможно, с толку, —
ещё не заверть, но уже не тишь,
уже не пустота, но всё ещё малыш,
как здорово и страшно — это ненадолго.
А впереди и над, за воздухом из стужи,
что разделял Её и наше Неспроста,
звездилось нечто — всё-таки мечта,
что мы на это, помяните, дюжи.