Ты топишь днями корабли, флоты́ чужие,
а валишься — кухаришь борщ, и в выходные
всё в обстоятельный отчёт, кого и сколько,
кто перед штормом голосил, кто тихомолком,
но каждый чем-то вороват, оно понятно —
в чужой помаде воротник, вся совесть в пятнах,
не всякий скажет: «Ты спусти, я, как нарочно,
хотел одно, а вышел грех, моя оплошность»,
но у любого на щеках морская сырость,
в глазной дыре живой пацан, и некрасивость
«Ж6 почти подбит» ты топишь просто:
в ушах Шопен, а на глазах уже короста, —
так, на ступеньках лёд ломая солью,
восточный дворник делится не болью —
лишь непорочностью рассеянного маха,
а нет зимы — вздремнувшего аллаха
не смей пилить, вай, красная ослица,
ломаясь навсегда у поясницы…
Приедет зá полночь — нечеловечески учтивый,
ты расстараешься, расстелишься поживой —
а он: «Ты б отпустила не нарочно», — по сусалам.
«Е9 — всё», — другого не сказала. 
