Памяти
тёти Тани
Чертит маятник кадило, дрожью корчится желвак,
из-за уха, из-за века память выхватит пятак:
рубль с чеканным Мандельштамом — дал солдатик на еду,
побираться паровозом пробиралась на Москву
Таня, девочка седая, запевала, а сестёр
старой веры острый отче, чтобы выжить, перетёр
на спасительные части: э́та уголь поутру,
дó свету, до школы (слышишь?), печкам тащит по ведру,
та в ночи подъезды моет, эта молит огород —
на картофельных очистках жить не месяц и не год,
а потом настичь девчонку — хор осанистей звучит,
и в домашнюю разруху, горем вырезанный быт,
к той, что жилилась мириться и родить всему назло,
только немец выгнал голой на февральское тепло
и поставил на колени, кто бы знал, что он хотел:
снег, белеющее тело, живота округлый мел
забавляли? человека?.. Отче наш, иже еси,
ну и сука ты, небесный, русских больше не проси; —
к той, что вскоре закопали вместе с новым малышом;
нет отныне сéстры, девки, — а мы есть, и скулежом
боли в сердце не утишишь… Непреклонностью и спас:
пережили-перебыли, стали, выходили нас
несгибаемые дети сокрушительных времён.
И уходят, улыбаясь: ах, ты плачешь? — Ну-ка вон. 
