Полосатый лёд

У гаг-коньков с бездонных антресолей,
надетых в октябре дурачеств для,
для кофе для засони (в них весомей:
не цыпочек старанье кругаля
вычерчивать окрест постели, чтобы
расхохоталась, протерев глаза
и кофе разобрав), в них, в гагах, в оба
рассмотрит и расхвалит, и, как пса,
потреплет по лохматости в поклоне…
в начале октября у старых гаг
ещё есть назначенье на ладони:
скольжение по льду, коль не дурак
и с вечера, и утром с крыши дома
его заметил: полосатый лёд!
В начале октября у луж весома
привязанность к ознобу: лужа — мёд
для утренника; лужа оголтела,
когда схватилась и когда октябрь
в своём первоначале: лужи тело
полосками деревенеет. Дрябл!
тот конькоходец и не конькоходец
уже, но инвалид житья-бытья,
который, не жалея волоконец
ковровых, не сорвётся за края
жилья-уюта и, тупя полозья,
по лестнице не чешет, не бежит
по улице в коньках к чересполосью
в полоску льда и суши. Впрочем, стыд
и срам, и нечувствительность, и пошлость
не в том, что не дитя, но в том, что рад
ступить на эту хрупкость, в коей полость —
один лишь воздух. Посмотрел? — назад.