…В общем, не контузия обстоятельствами, но одно сплошное благоденствие-и-масленица. А коль скоро смех заразителен, то. Они ржут — а мы потихоньку привыкаем и потихоньку же полнимся их ликованием, ибо слюнки летучи и перепадают и нам. Плохо ли, грустные скотники, топчущиеся с томными мыслями подле Ольги Андреевны?
.
Осознавший себя вымазанным манной кашей, стоящим перед начальником пятками вместе, а носками врозь, с пугливой настойчивостью раз за разом после каждого взрыва ефрейторского хохота спрашивающим у ефрейтора: «Товарищ ефрейтор, разрешите обратиться с вопросом о том, что вы думаете о женщине в лифте», тоже достоин кусочка чужого счастья.
«Отважная, — вдруг подчёркнуто серьёзно отвечает ефрейтор, так и не дождавшись вопроса. — Печаль переполняет меня. Что же будет с ней, такой смелой, в этом жестоком лифте в частности и кровожадном мире в целом… Я ответил? Ты доволен? А теперь я буду бить тебя не по губам, потому что тебе говорить ими завтра и впредь. И эта мысль переполняет меня смехом, а значит — счастьем». И он снова, пиная меня ногой в живот, заразительно смеётся. Что неминуемо передаётся мне, замарашке.
.
Исцеляющихся тяжелораненых из числа призванных на фронт умственно отсталых недочеловек двести. А фракции всего две: всего две фракции недочеловек по сто сплотились, загоревшись идеей так, а не этак проводить надвигающуюся масленицу.
«Проститься с масленицей всем дурдомом можно двояко, — сказал я. — Провожая её, можно и нужно сжечь чучело главврача…» — «И ефрейтора». — «Верно, и ефрейтора. Или — можно и нужно устроить главврачу пышные похороны…» — «И ефрейтору». — «Истинно, и ефрейтору. Кто за то, чтобы?»
Фракция, назвавшая себя «Массачусетс», склонилась к оркестру народных инструментов, проникновенно исполняющему песню ВИА «Би Джиз» Massachusetts, пахучим пластмассовым цветам, значкам ГТО и «Донор» на зелёных ватных подушечках, горючим луковым слезам на мордах провожающих и изящному гробу на восьми молодецких плечах, таскающих его по больничке с этажа на этаж, пока смерть не разлучит нас.
Фракция, назвавшая себя «Пахнет душой подростка», напротив, мечтала о прощальном пышном пионерском костре хотя бы с двумя резиновыми шинами и плясками нагишом вокруг огня под оркестр народных инструментов, непередаваемо исполняющий песню ВИА «Нирвана» Smells Like Teen Spirit.
Обе фракции не имели ничего против того, чтобы сгрудиться в одну, объединив процедуры: похороны-прощание с утра до вечера, а костёр-проводы с вечера до полуночи (ибо режим), или же «пусть всё происходит одновременно, ребята».
«А теперь вопросы, ребята», — сказал я ребятам.
«Обязательно ли класть в один изящный гроб и главврача, и товарища ефрейтора?» — спросил копатель окопов Адик. — «Можно и в разные…» — «…если оба гроба — загляденье». — «Само собой, чувак, само собой…»
«Как лучше творить чучела главврача и товарища ефрейтора: с натуры или с фотографии?» — спросил майор-олигофрен Серёня.
«Ложечников любите? Мы тут уже двадцать пять лет, и каждый вечер виртуозно играем на ложках. Только ноты дайте…» — преисполнился музыкальным сопровождением проводов десантник с позывным Матросов.
«Плотники-столяры есть? Плотники-столяры, отзовитесь. Гробы — не для любителей», — взговорил лётчик с позывным Гастелло. — «Да мы тут все и плотники, и даже краснодеревщики. Такие гробы сбацаем».
«Чучела из соломы делать, товарищ лектор?» — поинтересовался драгун Будённов. «Где ты её видел? Из одеял, конечно, — ответил ему драгун Чапаин. — И из задних спинок наших кроваток. А отмахиваться лучше коктейлями им. председателя Совета народных комиссаров».
«А можно записать меня в плакальщицы?» — попросил снайпер Абдулдыбеков.
«А как встречать-то её будем?» — «В масленичных трудах и уколах».
.
И закипела работа.
«And the lights all went out in Massachusetts», — затягивала шёпотом поп-фракция «Массачусетс» в сопровождении пианиссимо-ложечников. «With the lights out, it’s less dangerous», — тс-с-с-шепотком откликалась фракция «Пахнет душой подростка» под пиано-аккомпанемент рок-ложкарей.
Тайно работающие в темноте умственно отсталые инвалиды фронта, которых каждый день колют галоперидолом, похожи на вещи, которые они мастерят на ощупь, а всё вместе — контуженные дебилы, похожие на вещи, и выходящие из-под их увлечённых рук сами вещи, — похоже на преждевременные поминки подле гробов, которые забыли предать земле, подумал я. Чучела, две штуки, и гробы, пара, но вместительных, да с запасом, собирались из кучи заныканных дневных вещей; зажигая спички, на них любовалась въедливая приёмная комиссия, указывающая на недостатки; затем произведения искусства и изделие исправлялись и разбирались до возможной приёмки следующей слепой ночью. Накануне масленицы комиссия взялась было аплодировать, но осеклась и лишь расцеловала скульпторов чучел и гробовых мастеров в губы: «Спасибо, спасибо, спасибо за такое подлинное из одеял и такое струганое перочинными ножами осиновое, но весьма краснодерёвое». Ребята млели и текли жёлтыми кошачьими глазами.
.
Масленица, настав, пронеслась неуловимо, буднями, ибо вместо блинов была обычная манная каша на воде, а шампанское изображали уколы в плохо отыскиваемые, избиваемые дублёными санитарными пальцами вены. Не положена масленица в лечебно-исправительном. Мы дохло вякали о праздничных катаниях на санях не то что вместо сна — обеда, о разгуляе и золовкиных посиделках, а на нас смотрели, как на выздоровевших: с непередаваемой безразличной злобой, и, бия нас в пах, через губу грозились выписать завтра же прямиком на любой фронт по выбору бака стиральной машины.
.
Другое дело проводы. Тут уж мы сами. Сами расставили капканы и сами плясали вокруг попавшейся в них богатой дичи.
Мы даже мух отловили, чтобы ничто не нарушало тишину дурдома прощёным утром. Ефрейтор сиял: до чего же гробовая. Ефрейтор ходил на цирлах. Ефрейтор жеманно шептал слова «подъём» и «мальчики». Наконец, ефрейтор просунул голову в одну из палат.
Самый смелый из нас, смершевец Абакумский вкатил ему купленный у медсестры галоперидол, и ефрейтор впал в марианскую апатию.
Приехавший к обеду главврач был куплен мелькнувшими на лестнице милыми голыми бёдрами самого женственного из нас, Серёниного денщика Тихонова.
С кубиками не зверствовали, сойдясь накануне стенка на стенку: фракция «Массачусетс» настаивала на смертельной дозе, «потому как лежать будут во гробе»; а «Пахнет душой подростка» умоляла: «Ограничимся же, ребята, нашими кубиками, потому что мы если и убийцы, то не тут, не в своём дому». И сказал я: «Быть нашим кубикам. Быть посему». И порешили на том.
.
Главврача и ефрейтора затиснули в изящный гроб валетом; валетом же положили в гроб победнее их чучела.
Впереди процессии шли ложечники, играющие Massachusetts. За ними парадным шагом несли гроб с уколотыми главврачом и ефрейтором восемь молодецких плеч из одноимённой фракции в сопровождении пахучих пластмассовых цветов, значков ГТО и «Донор» на зелёных ватных подушечках и горючих луковых слёз на мордах. Следом, показывая друг другу и санитарам срамные части израненных умственно отсталых тел, скакали, приплясывая и кривляясь, ребята из фракции «Пахнет душой подростка», которые несли домовину с высокохудожественными чучелами. Едва успевающие за ними ложкари наяривали «Нирвану». Замыкали процессию плакальщики.
«Кто помер-то?» — спрашивали санитары пяти наземных и двух подвальных этажей. «Господин главный врач и товарищ ефрейтор. Такое несчастье», — взвывали плакальщики. «Давно пора», — веско замечали санитары, сморкались двумя пальцами, пристраивались к процессии и подпевали кто «Би Джизу», кто «Нирване»: «Я всегда буду помнить Массачусетс… Привет, привет, привет, чего такая кислая?..»
.
Четыре — не два — все четыре колеса и запаска из машины главврача превратили костёр в незабываемый. Тушили двумястами жёлтыми струями, стараясь успеть к полуночи. Санитаров попросили не встревать. Успели. Кострище завалили сугробом.
Бережно перенесли главврача под бок к главсанитарке, у которой сначала купили недельный запас галоперидола. Конечно же, ободрала.
Товарища ефрейтора оставили как собаку на улице. «Да чё с ним будет-то…»
.
«Завтра по-старому?» — «По-старому. Неужели нам тут плохо?»
«Удалась масленица». — «Повторим в следующую?»
«А то». — «И опять простим их?»
«Люди всегда прощают нелюдей». 
