Воронеж-3

Хребет оставим, что белел, и слом
хребта такой, что даже на коляске —
ну разве что на детской в нежной тряске,
в смирительной пелёнке, о былом
ещё не помнящим и с пятернёй во рту,
обсосанной до вздоха: «он в отключке»
(и анаша, конечно, почемучке —
когда орал: «пристала ли хребту,
такая боль?» — на выручку пришла), —
Он не был транспортабелен, забудем:
боль скорбная, кто б спорил, но и людям
пристало ли не сметь дохну́ть от зла,
с которым Он вернулся! Перемат
в глазах на выкате и лютый рык на охи
о мёртвом — о трамвайной суматохе,
которой больше нет, — и течь стигмат,
когда Он, воя, встал (!) и до такси,
почти не опираясь на калеку
(мои болячки выливались в реку,
что выкрасила в алое джерси,
которое, набрасываясь, псы
зализывали, заживляли то есть),
доковылял (!!), — вот бытовая повесть
Его новейших нравов, дел: попсы
Он захотел в такси — и кулаком
(свинцовым, да-с) лупил шофёра, Баха
заслушавшегося: небось, Аллаха
не слушаешь, а лáбухом ведóм, —
не на иврите — хуками срамил
до крови, пугачёвой и улыбки,
и я, освоившись, возненавидел скрипку
и отзывался нá «безмозглый гамадрил».