Я, конечно, собака и знаю место:
в синем платье тереза, за ней опушка
в хвойном — нó из того же теста
обе: обе испуганы, а речушка
рядом вымерзла скверно, и у терезы
(те же рыжие космы, что у инфанты)
духу хватит ступить, но вблизи уреза
рдест под бегом скребётся о лёд, а фанты
были всякие, легче, трудней, но этот
непосилен: и мнётся девчонка, пуща
жмётся к ней, и ребёнок кричит: «Уж едут!»
Я собака, конечно, но как гнетуще
слышать детскую оторопь, за которой
ничего, а собака зарыта вот где:
«Ниоткуда возникла, и мы со флорой
обалдели: а зубы у ней, а когти,
а лохматость, а взгляд исподлобья, — трепет.
Я стою, я, как Лота, — щебечет в трубку. —
Мы поджали хвосты, но зима, и лепит
снег из нас изваянья, и всё так хрупко».
(…)
Ввечеру снег стихает, и мы с терезой,
догадавшись, что мы не враги друг другу,
отряхнувшись, расходимся; под завесой
мглы не видно улыбок — ночь близорука.