…Быть может, это дом, в котором
из окон смотрят целый день,
а кто-нибудь внизу убором —
венком лавровым набекрень —
воззрившимся приветно взмахи
творит и даже разговор
заводит: «Видно ль что?», но ряхи,
но лики цыкают, «Вечор», —
перечат, молвят. — «То есть ночью,
в ноль-ноль-ноль-ноль поговорим?»
Но в полночь — то же многоточье,
а чуть забрезжит — тот же грим:
стоят и смотрят: как цветущей
в стакане ветка миндаля
становится; как по-над тушей
колдует повар и, хуля
его конвульсиями, крыса
даёт наваристый бульон;
на Сандармох: вот белобрысый
раздетый догола шпион
из Лéликова колет суку
с ружьём расстрельным, изо льда
телес достав не штык, но штуку
отточенную, в никуда,
в мурло, загривок, пах, вновь мимо —
оторван ибо (и забит);
на прелесть Иерусалима,
куда вошёл Иисус, обид
слепых не терпящий и сирых
хромых: не видят, не идут, —
всех выпользовал, чтоб в мундирах
шагали и палили в люд.