Я вышел в Б из А; пусть это Русь,
а Б — бог весть: пролётен путь, и время
иначе в Б течёт, разговорюсь —
откроюсь: в Б на кол сажают, в темя
младенца, если он другой, не наш,
как смоль, иль не подтянет «Ах вы, сени»
в рожденья миг, окурок тычут, «каш
такому не давать», — велят на сцене,
а в доме, что напротив, и того
обыденней проделывали штуки,
а промолчу — одёрну: ничего
о Б не знаю, только б у Калуги
по-прежнему текла моя Ока
и либертé с радимичей впервые
была кругом, во всём и дорогá —
как мама, что ли… или черновые
его намётки: и «Одна черта
руки моей», и «сколько намъ открытiй»,
и «я бы могъ, какъ шутъ на»; в Б — айда,
Б уже видно, в Б мне домовитей,
какой бы Б ни стала, ни была.
.
А он из Б в А вышел, и в дни оны
мы встретимся, и скажет он: «Сдала:
слегла, сошла на нет Б; вот, Ионе,
как дураки, не верили, а зря:
сплыла Б и сжила всех, потому-то,
мой пра из А, я — буква букваря
последняя: твой пра из Б, я буду
тебя сейчас кончать. Ты виноват —
а я умножил; два последних вдоха —
и нас с тобою нет. Прости за ад».
.
И я — ему: давай, раз в Б так плохо.