Такое плоское, что, подобравшись к краю
отчаянной собачьей суетой
(суча руками и ногами, лаю
не поддаваясь, впрочем) в заливной
период первых гроз и свистоплясок,
доволен дрожью: за спиной вода
по зонтики сосновые и вязок
вдруг, и текуч вдруг мир холмистый, á
сегодня ровный, впереди же — лето:
овраги, чтоб засматриваться, и́
пригорки для возбежек и терцета
«Забрался. Высоченный. Мы одни»,
пересечённый и витиеватый
мой летний лес; он за спиной промок
до рыжих óгрей в логах, и ходатай
упрашивает: я наискосок
могу шататься в непутёвом месте,
оставьте их (лощину, птиц, урез),
июль и прочий август, вот вам двести
ударов на холме… У края лес
уже чужой: чуждается, дождище
засушивает до этичных луж;
как мне ни тяжело снаружи, нище,
бываю тут, чтобы вернуться в глушь.
отчаянной собачьей суетой
(суча руками и ногами, лаю
не поддаваясь, впрочем) в заливной
период первых гроз и свистоплясок,
доволен дрожью: за спиной вода
по зонтики сосновые и вязок
вдруг, и текуч вдруг мир холмистый, á
сегодня ровный, впереди же — лето:
овраги, чтоб засматриваться, и́
пригорки для возбежек и терцета
«Забрался. Высоченный. Мы одни»,
пересечённый и витиеватый
мой летний лес; он за спиной промок
до рыжих óгрей в логах, и ходатай
упрашивает: я наискосок
могу шататься в непутёвом месте,
оставьте их (лощину, птиц, урез),
июль и прочий август, вот вам двести
ударов на холме… У края лес
уже чужой: чуждается, дождище
засушивает до этичных луж;
как мне ни тяжело снаружи, нище,
бываю тут, чтобы вернуться в глушь.