И снова день, он настаёт. И человек,
он не ложился и среди полос дорожных
лежит затылком в небо, осторожно
копается в себе как будто. На парсек
корабль с задорным словом «Пионер»,
затёртым, впрочем, неудобным небом,
переместился и, урезан хлебом —
общением с Землёю, дальномер
разбил. И рацию. И тот, кто говорил
все эти годы с яростной железкой,
а полюбив, слал ночью эсэмэски,
столь нежные, что для любых горнил
корабль не по зубам был, сразу сдал:
запричитал о раскладушке в ЦУПе
и деле жизни — неминучем трупе, —
он с «Пионера» угодил на бал;
дуэль бы с отдаленьем помогла,
лепáжи, говорят, всего вернее…
Уборщица пропела: «Мудренее!»
и выгнала, гордясь, и догола,
по локоть, закатала рукава —
одних окурков было с карциному.
И человек, уйдя, припал к спиртному
и отвернулся — так обидна синева. 
