Семён Семёныч, подписавший маме
отказ от оговора и в носу
пообещавший не, гулял в лесу,
а мама, проглотившая осу,
однажды, умирая, роддомами
не Сеню попрекала (он-то кáк
мог подменить себя? — «малютка ж и ребёнок») —
других новорождённых, что спросонок
к чужому молоку банты губёнок
искусанных тянули, «а на зрак,
пусть выпученный свежим макромиром,
облокотиться? Близоруки ж вы́,
недальновидны, черти, и черствы:
накинуться, пусть в поисках жратвы,
на мать безусую, чужую, кирасиром
покрытую лобзаньями во сне!»
(и прочие бла-бла и космонавты);
вот почему лесистые ландшафты
бесспорнее оптической неправды:
Семён Семёнычи, с собой наедине
чащобами шагающие, в ухо
бывают биты тут же и тотчас,
когда, надев на нос прибор для глаз,
очки с диоптриями, смотрятся анфас
в сидящую на ветке оплеуху,
а, сняв очки с диоптриями, — нет. 
