Ещё не угодив в шурпу, баран,
во рту которого теснится футболист,
догадывается, зачем росист
его лохматый лобик; что не лист
лавровый — Ференц будет обуян
.
досадой чёрной: опус тридцать пять
на домбырé с бурлением воды,
в которой кус баранины, на «ты»,
с огнём, который жир из хромоты
добудет весь, на «ты», а если вспять
.
готовку повернуть — то и с ножом:
перерезанье глотки этот такт
бодрит и превращает в первый акт:
«Шатается и падает, а тракт
желудочно-кишечный голышом
.
лежит поодаль, псам его, жена,
отдай»; как нож по маслу вновь Шопен.
Догадывается. И он смятен:
пусть хроменький, но он ещё шатен,
и стужа в его лохмах не война,
.
а сломлена и, кажется, бежит.
И распирают тёплого «зачем»:
«зачем вокруг трава? зачем я ram
там, где «баран» — пустой набор фонем?
зачем “за тем”?» И валится с копыт.