С зажжённым светом видимость отменна.
Как только солнце выкатили снова,
то с видимостью сталась перемена:
не масленицей, с нами в подкидного
резвящейся, предстала, но житьём,
и высветлилась истость: мы блюём.
.
И больше ничего. Нам мнилось: пели,
а оказалось — жрали в кучу глоток
и пили беспримерно, а в апреле
из-за глоткá капéль слизали с ноток
тепла, — и извергали всё назад:
всё в темноте не то, чем дорожат.
.
Не спрячешь на свету, хотя и прячут,
глаза, но что ни день, но чаще — реже,
забывшись, поднимают их, что значит —
в глазах перед рассветом нечто брезжит,
но чаще — в них всё то же ничего,
и на губах брюшное вещество.
Как только солнце выкатили снова,
то с видимостью сталась перемена:
не масленицей, с нами в подкидного
резвящейся, предстала, но житьём,
и высветлилась истость: мы блюём.
.
И больше ничего. Нам мнилось: пели,
а оказалось — жрали в кучу глоток
и пили беспримерно, а в апреле
из-за глоткá капéль слизали с ноток
тепла, — и извергали всё назад:
всё в темноте не то, чем дорожат.
.
Не спрячешь на свету, хотя и прячут,
глаза, но что ни день, но чаще — реже,
забывшись, поднимают их, что значит —
в глазах перед рассветом нечто брезжит,
но чаще — в них всё то же ничего,
и на губах брюшное вещество.