Хрясть (из Вырыпаева)

Земляк Санёк… Санёк — земляк, горжусь.
(Читатель ждёт уж горькой рифмы «Русь»,
а вот и нет, есть рифма много горше:
есть «Серпухов», вот рифма, вот, допёрши,
где ты сейчас, на чьей платформе ноги
протягивая, поминая логи
глубинные лесные, мелешь чтó:
«Пожалуйста, подайте решето,
.
я выйду в море… Серпухов! Опять.
Я, мама, вышел, мама, погулять
и снова, мама, оказался в этом
заветном месте, мама, я заветам
не появляться тут не верен, мама…»
И на карачки. И от ресторана
вокзального подальше. Всюду жисть.
В особенности в Серпухове».) Хлысть.
.
Какое «хлысть»? «хлысть» — вряд ли, «хлысть» — не то.
Скорее «хрясть», пусть будет «хрясть». В манто
жена Санькá бродила в огороде,
в манто, но вороная (при народе
стесняюсь описать её расцветку…
такой бывает чёрная салфетка…
ну ОК: как разбиенье Дирихле).
Не рыжая, не голая, в земле
.
копается, обрыдла. И Санёк
перерубил лопатой стебелёк
её судьбы на две простые части:
жила-была — и нет её, не застит
свет корнеплодам больше. Чтобы с рыжей
одной теперь зажить под общей крышей.
А эту под свекольную ботву.
«А если вдруг взойдёт — пооторву».