В утренние сумерки в подвалах
для метропобежек тихо так,
что у спящих палых и усталых,
1-го катящихся впросак
в дали («но зачем? в какие дали?
что я сонным утром под землёй
делаю, не знаете?»), детали
ездки завтра вызовут «ой-ой,
ужас», изумление, улыбку:
шмель (откуда шмель с утра в метро
1-го!) увязывался, в липких
от медов губах увязнув, дó
всеконечных остановок с ними.
Впрочем, вёл себя нежней юнца
у соска голубки с озорными
ахами-и-охами: с лица
пил меды — и засыпал до новой
остановки; пил и засыпал;
нежно выпивал в губной столовой
и ложился баиньки; был мал,
залетев на Щёлковской, стал мини-
может-быть-не-аппалузой, но
крупным таким чуточным в пучине
подземелий Митина конё… м-м-м…
битюком пегасом. На медáх-то.
«Быть не может!» — Может-может. Á
мышки поездов об эту вахту
шмыгали прелестно, не мозжа.