Мадам Бункефлод от преданного ей Г. Х. Андерсена.
Пламя облизывало горшок, и месиво, поддакивая ему, кипело и фыркало, — так рождалась Сальная Свеча. Выбравшись из ещё тёплой колыбели, она предстала во всей своей безукоризненности. Сияющая белизной, плотная и стройная, Свеча была создана для того, чтобы каждый посмотревший на неё понимал, что это оно и есть — обещание светлого, даже ослепительного будущего. Обещание, которое всяк узревший её непременно запомнит и захочет исполнить.
Матушкой Свечи было прекрасное маленькое существо по имени Овечка, а батюшкой — Горшок, что выплавил её. От матушки Свече досталось ослепительно белое тело и предчувствие грядущего. Батюшка же передал ей страстную мечту о пламени, которое когда-нибудь вырвется из свечной оболочки и озарит её жизнь.
Именно так появилась Свеча и с тем росла: в предвкушении лучшей, ярчайшей доли. Жизнь, которую Свеча хотела познать и, если получится, найти себя в ней, свела её с множеством непостижимых созданий. Оказалось, что мир не так хорош, что в нём слишком много себялюбия, а о Свече тут вовсе и не думают. Люди не могли понять её предназначения, а потому, используя Свечу только себе во благо, обходились с ней очень худо. Грязные пальцы оставляли на её прекраснодушии всё больше пятен, и, в конце концов, оно полностью скрылось под наслоениями всей дряни мира, что обступил её. Это было выше её сил — вытерпеть такое соседство, хотя грязь, конечно же, не могла изменить её сути: внутри Свеча по-прежнему была собой — чистой и легкоранимой.
Лживые друзья Свечи, осознав, что не могут постичь её, в сердцах бросали её, считая бесполезной.
Захватанное, измусоленное тело Свечи глубоко упрятало своё Добро. Люди же, боясь испачкаться, запятнать себя, держались от неё подальше.
Оставленная всеми, Сальная Свеча лишилась смысла существования. Хуже того, она вдруг поняла, что была лишь средством укрывания Добра. Она чувствовала себя бесконечно несчастной, потому что жизнь оказалась напрасной; к тому же, возможно, она испачкала лучших из тех, кто окружал её. Свеча на разные лады задавала себе одни и те же вопросы, но ответа на них не находила: зачем её создали, в чём её предназначение, почему она появилась на свет… Наверное, думала она, я лишь гублю себя и других.
Чем дольше и глубже Свеча копалась в себе, тем безутешней становилась. Она не видела никакой пользы от своего существования; цель жизни, данная ей при рождении, ускользала от неё. Словно чёрная повязка покрывала её глаза…
Но затем перед ней забрезжил огонёк — она встретила Огниво. И оно — вот так чудо — знало Свечу лучше её самой. От него, видевшего Свечу насквозь, не могло ускользнуть, сколь много в ней Добра. Огниво приближалось, и это рождало в Свече надежду. И она запылала, и сердце её растаяло.
Свет Свечи был подобен свету звезды, горящей над всеми влюблёнными. Её пламя, вырвавшееся наружу подобно взрыву, осветило всё вокруг, указав путь людям — настоящим друзьям, которые отныне могли видеть истину.
У Свечи хватало сил, чтобы поддерживать столь страстное горение. Её тело отдавало себя капля за каплей, которые, стекая, словно семена новой жизни, покрывали старую грязь.
Это был не столько плотский, сколько душевный союз…
Вот так Сальная Свеча нашла своё место в жизни, доказав, что она настоящая. Она горела долгие годы — на радость себе и счастье людям. 
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
В октябре 2012-го случилось невероятное: была найдена новая сказка Ганса Христиана Андерсена! Дело было в его родном Оденсе, что на датском острове Фюн. Каким-то чудом некая супружеская пара, проводившая в Датском госархиве собственное исследование, наткнулась на чемодан с документами семьи Плам (Plum). О том, что рукопись не подделка, было сообщено в декабре 2012-го.
«Сальная Свеча» (Tællelyset), из которой много позже, без сомнения, выросла сказка «Свечи», написана в 1820-х. Она посвящена г-же Бункефлод, которая оплачивала образование будущего писателя. Настоящий перевод, увы, сделан с английского пересказа Джулиана Ишервуда.
Ну а это собственно находка:
Tællelyset
Til Madam Bunkeflod fra hendes hengivne H.C. Andersen
Det sydede og bruste, mens Ilden flammede under Gryden, det var Tællelysets Vugge — og ud af den lune Vugge gled Lyset for[m]fuldendt, helstøbt, skinnende hvidt og slankt det var dannet paa en Maade, som fik Alle, der saae det til at troe at det maatte give Løvte om en lys og straalende Fremtid — og Løvterne, som Alle saae, skulde det virkelig holde og opfylde.
Faaret — et nydeligt lille Faar — var Lysets Moder og Smeltegryden var dets Fader. Fra dets Moder havde det arvet sin blendende hvide Krop og en Ahnelse om Livet; men fra / dets Fader havde det faaet Lysten til den flammende Ild, der engang skulde gaae det igjennem Marv og Been – og ”lyse” for det i Livet.
Ja saadan var det skabt og udviklet, da det med de bedste, de lyseste Forhaabninger kastede sig ud i Livet. Der traf det saa underlig mange Medskabninger som det indlod sig med; thi det vilde lære Livet at kjende — og maaskee derved finde den Plads, hvor det selv passede bedst. Men det troede altfor godt om Verden; den brød sig kun om sig selv og slet ikke om Tællelyset; thi den kunde ikke forstaae, til hvad Gavn det kunde være, og derfor søgte den saa at bruge det til Fordeel for sig selv og toge forkeert fat paa Lyset, de sorte Fingre satte større og større Pletter paa den reene Uskyldsfarve; denne svandt efterhaanden ganske bort og blev heelt tildækket af Smuds / fra Omverd[e]nen, der var kommet i altforsvær Berøring med det, meget nærmere end Lyset kunde taale, da det ikke havde kundet skjelne Reent fra Ureent, — men endnu var det i sit Inderste uskyldig og ufordærvet.
Da saae de falske Venner, at de ikke kunde naae det Indre — og vrede kastede de Lyset bort som en unyttig Tingest.
Men de[n] ydre sorte Skal holdt alle de Gode borte, — de vare bange for at smittes af den sorte Farve, for at faae Pletter paa sig, — og saa holdt de sig borte.
Nu stod det stakkels Tællelys saa ene og forladt, det vidste hverken ud eller ind. Det saae sig forstødt af det Gode og det opdagede nu, at det kun havde været et Redskab til at fremme det slette, det følte sig da saa uendelig ulyksalig, fordi det havde tilbragt dets Liv til ingen Nytte, ja det havde maaskee endogsaa sværtet det Bedre i sin Omgang —, det kunde ikke fatte, hvorfor eller hvortil det egentlig / var skabt, hvorfor det skulde leve paa Jorden – og maaskee ødelægge sig selv og andre.
Meer og meer, dybere og dybere grublede det, men jo meere det tænkte, desto større blev dets Mismod, da det slet ikke kunde finde noget Godt, noget virkeligt Indhold for sig selv — eller see det Maal, som det havde faaet ved dets Fødsel. — Det var ligesom det sorte Dække ogsaa havde tilsløret dets Øine.
Men da traf det en lille Flamme, et Fyrtøi; det kjendte Lyset bedre, end Tællelyset kjendte sig selv; thi Fyrtøiet saae saa klart — tværs igjennem den ydre Skal — og der inden for fandt det saa meget Godt; derfor nærmede det sig til det, og lyse Formodninger vaktes hos Lyset; det antændtes og Hjertet smæltede i det.
Flammen straalede ud — som Formælingens Glædesfakkel, Alt blev lyst og klart rundt omkring, og det oplyste Veien for dets Omgivelser, dets sande Venner — og med Held søgte de nu Sandheden under Lysets Skue.
Men ogsaa Legemet var kraftigt nok / til at nære og bære den flammende Ild. — Draabe paa Draabe som Spirer til nyt Liv trillede runde og buttede ned ad stammen og dækkede med deres Legemer — Fortidens Smuds.
De vare ikke blot Formælingens legemlige men ogsaa deres [a]andelige Udbytte. —
Og Tællelyset havde fundet dets rette Plads i Livet – og viist, at det var et rigtigt Lys, som lyste længe til Glæde for sig selv og dets Medskabninger.
Игорь Исупов. 
