У времени промокших вечеров
расписан каждый кап летучей влаги,
и рыбам не сбежать из рукавов
отсохших рек, и дело не в отваге:
плотве её с весны не занимать:
то вялилась, то пялилась на русла,
где из воды лишь спёкшаяся гладь,
глядящая отгадано и грустно;
ершам её хватало, чтоб уйти
и выть по лужам, изумляясь небу,
но налетали дети, как дожди,
ершей пекли и предавали хлебу;
её уклейкам было с головой,
от плавников через бездожье к крыльям,
но воздух столбенел и, став судьбой,
прощал полёт лишь устыжённым грилем;
клубились птицы, дачники, коты,
немая, неизменных правил, рыба,
где отварная, где ещё ишь ты,
считала дни — хотя бы до спасибо:
за то, что столько эр была собой,
ловилась не за страх, не против трала,
не лезла в космос, правда, раз-другой
летала по небу, но, к счастью, опадала,
за то, что был четверг, а с ним уха,
а после лещ с ершом иль просто пиво,
холодного копченья неплоха,
горячего, с лимоном, — вовсе диво;
ждала чего-то — глупости, дождя,
мечтала, отсыпалась, впав в сутулость, —
и сумерки сушь вечеров спустя
до слёз взгрустнули, и вода вернулась. 
