Носильный, человек себя с себя
снимает и укладывает обок
с собой из-под кровати (что, глупя,
не всходит в воздух, после нервотрёпок —
«Привинчена?» — «Я? нет!» — сдаётся и
даёт достать носочных робинзонов),
с верёвки во дворе (грустят грачи,
прижившись под гурьбой демисезонов,
не сохнущих с двухтысячных годов:
«А не из светлых сцена “Уезжаю”…»),
со стульев, из комода (всех цветов
на плечиках, толкающихся с краю,
рубашки с человеком ёмко «нет»
произнесли, но брюки убедили:
без них свисать, когда уже билет
едва не порван и томятся кили
бомбардировщика, — коль «к чёрту» и «катись»
дрожит во рту, лететь не самолётом,
но тем, что урезонит эту низь, —
предательство, и плечики размётом
ложатся к, и расстоянья их
уже влекут, и чемодан им — крыша).
И, бьющийся, он между остальных
стихает в чемодане, прежде рыже
(смешно) на чемодане начертав
у головы «Пожалуйста, нежнее»,
с ногами рядом — «Милый костоправ,
открытый перелом не диарея,
а голый человек внутри — фужер», —
и выставляет (не тащить же) ношу:
«Позарьтесь, а?» И жалостный партер,
одна напротив, просит: «Обнадёжу?» 
