…И я нырнул назад под крышу — в лес
натопленный (январский, но как летом),
глухой сосновый (шишкам, рикошетом
летящим, и сказал биогенез:
«Да изготовит семечко древес
по роду своему и с пиететом», —
и стало, кстати, так), на языках,
удобных каждой твари, гомонящий
(клесты перекорялись с ровной чащей,
а та ни звука бéлками: «Их, птах,
торопит будто кто-то: впопыхах
гнездиться в это время!», и дрожащий
молчок кивал: «Птенцов, но не яиц,
не тронем»), в дом чуть жёлтый, но зелёный
(у мамы приговóр был: «В лес гулёной
закатишься — и мы, уже без лиц,
найдя тебя, парим от небылиц:
“Как и тьма тём планет, наш лес смышлёный”») —
и обитаемый. И я сказал ему:
«Снаружи снéги, снéги чрезвычайны,
а девы на пруду — а если майна?
А девы чéртят лёд. Я их приму?
Они уж бабы». И сказал он: «Стайно?» 
