Рви и комкай, требуй пишмашину —
у неё писания чисты́;
негодуя, углубляй морщину:
руки, как у лошади, стыды,
как и гру́сти, непреоборимы —
и поможет срочный то ли сбор
злаков для гербария, помимо
ловли мотыльков, наперекор
новеньким сугробам, то ли гонка
на велосипеде за звездой:
«Перепереписчику ребёнку
нравится экватор, пятернёй
так бы и размазала экватор
по меланхоличному лицу
северной трудящейся…» И прядал
двухколёсный по долинам у́
взгорий, за которыми, должно быть,
делящая шарик полоса,
где жара, антоновка и хлопать
могут восхищённые глаза
бесконечно. И — инáче кляксы,
и иначе дыры, и перо,
выпачканное у прежней плаксы
по уши чернилами, и прó
чистое писание сей опус
и́наче осиливались, и́
коротко ли, долго ли — но крокус
на окне сопел уж, — мастерски
и легко писалось. Через десять
кропотливых лет рука, поди,
пушкинскую сможет перевесить,
лучшую, — но это впереди.